«Такой ад, что вспомнить страшно»: почему сельские дети вместо кабинета логопеда попадают в школы для умственно отсталых

В восемь лет Саня не говорит. Всё слышит, понимает, но вместо речи — нечленораздельное мычание. В родной деревне слывёт дурачком. В школу, понятно, не ходит — кто ж такого обучит?

Но вот однажды занесло в ту глушь доктора Ивана Ивановича: «Лентяй ты, вот что! Ну, повторяй за мной…»

Доктор заставил Саньку произносить отдельные звуки, а дальше соединять их в слова.

Мальчик начинает говорить, с каждым днём всё лучше. Проходят годы, Саня становится лётчиком, капитаном Григорьевым…

Эта история из «Двух капитанов» Вениамина Каверина. Она относится к началу XX века, ещё царским временам. Сто лет прошло, но ничего не изменилось. Если сегодня в глубинке рождается ребёнок с нарушениями речи, то он в половине случаев так и останется деревенским дурачком — без образования и будущего. Профессионального логопеда-дефектолога привести в деревню может лишь чудо.

По данным Всемирной организации здравоохранения, около 30% детей до семи лет имеют задержку речевого развития. У части из них — тяжёлые нарушения речи: ребёнка в лучшем случае понимают лишь родители. В России сегодня 435 тысяч таких детей — это львиная доля (58%) от всех несовершеннолетних с ограниченными возможностями здоровья. И каждый год их становится всё больше.

Причины — плохая экологическая ситуация и, как ни странно, развитие медицины. Тут и спасение плода и новорождённого с диагнозами, которые прежде считались безнадёжными. И новый уровень диагностики: раньше в проблемах речи чаще видели психические отклонения.

Проблемы с речью могут быть последствиями неврологических заболеваний, родовой травмы, перенесённых в младенчестве операций, неправильного формирования языка у ребёнка.

История девочки Ани

Всё началось буквально как у Каверина. Когда Ане из села Чумай было шесть лет, её заметила Мария Головина. Уроженка Чумая, Мария — профессиональный логопед-дефектолог, много работала в Кемерове (от села до областного центра 190 километров) и в других городах. А пять лет назад приехала на лето в родительский дом.

«Мы познакомились на огороде, — вспоминает Мария. — Её отец привёз нам навоз. На телеге с лошадью. Пока сгружал, разбрасывал, ребёнок ходил за ним неотрывно. Спросила, как её зовут. Девочка ответила, но очень тихо. Потом ещё что-то спросила, она ответила совсем невнятно. Я поняла, что у неё явные проблемы с речью».

Отец Ани и сам говорил очень плохо — сильно заикался. Выяснилось, что из-за этого его в детстве отправили в местную школу для умственно отсталых. «Вот и Анютку так же отправят», — обречённо констатировал отец. Затруднения речи у девочки были и правда столь тяжёлыми, что в первом классе обычной школы она бы учиться не смогла.

«Меня это зацепило, я почувствовала боль этого ребёнка. И я сказала отцу, что буду приезжать в Чумай и бесплатно заниматься с Аней», — рассказывает Мария.

Занятия дали плоды — к началу учебного года Аня уже начала говорить и пошла в первый класс в обычную школу. 

История мальчика Вани

Ване Пичугину из Чумая 11 лет. До пяти он вообще не говорил. Сейчас Ваня ходит в пятый класс местной школы. Говорит очень тихо, но вполне понятно. «Ваня Писюгин», — представляется он. Ч — одна из букв, с которыми по-прежнему проблемы.

«Они ведь как произносят, так и пишут», — объясняют педагоги.

Даю Ване лист и прошу написать «Чумай».  

«Сумай», — произносит Ваня. Но пишет верно, через букву Ч.

Просто знакомое слово. Тогда прошу написать «Челябинск». На бумаге появляется «Селябинск».

Очевидно, что без коррекции Ваня никогда не получит по русскому больше тройки, а иностранный язык — вообще недостижим. Да и освоение материала по остальным предметам детям с подобными фонетическими проблемами даётся сложнее.

Тем не менее Ваня, скорее всего, закончит школу, сможет полноценно работать. Конечно, не станет диктором на ТВ. Но если бы не своевременная коррекция (занятия с логопедом), мальчик бы попал в интернат для умственно отсталых. 

История мальчика Валеры

«Мы договорились с директором местной школы, и она взяла моего Валеру в 1-й класс, — вспоминает Алла Васькина из села Окунёво Промышленновского района. — Мы проучились полгода. Педагог сказала, что не может с ним заниматься из-за речи. Нам пришлось уйти».

Учительницу понять можно: в девять лет Валерий Васькин не говорил вообще. И одна она была бессильна.

А дальше Валеру и его маму ждал «такой ад, что вспоминать страшно». Алла поставила цель — попасть в школу-интернат для детей с тяжёлыми нарушениями речи. Это единственное место, где сыну могли бы помочь специалисты. Школа №22 находится в Кемерове, в 100 километрах от села Окунёво.

«Чтобы попасть в этот речевой интернат, мы трижды лежали в психушке», — рассказывает Алла.

Дело в том, что просто так прийти в спецшколу нельзя. Должна быть рекомендация педагогической медико-психологической комиссии. Валеру направляли в школу коррекции 8-го типа. То есть в заведение для умственно отсталых. А нужно было направление в школу 5-го типа — для тех, у кого проблемы с речью. Эту классификацию недавно отменили, но чиновники от педагогики пользуются ей по инерции. Комиссия принимает решение на основании заключения психиатров. Чтобы доказать, что проблемы лишь речевые, а интеллект сохранён, приходилось Валере снова обследоваться в психушке. И с третьего раза мама Алла смогла одолеть странную систему — «маршрут» в заведение для умственно отсталых выдают, похоже, только потому, что в районе нет школы для «речевиков». Зато абсолютно в каждом районе есть школа для умственно отсталых, а то и не одна. Казалось бы — вот он, последний бюрократический рубеж: получить направление из департамента образования. Но нет! Чиновники отказывают: у Аллы и её сына нет постоянной регистрации в Кемерове.

«Мы пришли к директору школы, уточнили — места есть. Снова пошли в департамент, там снова отказали, — вспоминает свои мытарства Алла. — Вышла из кабинета и заплакала. Вдруг подошёл мужчина, спросил, что случилось. Попросил подождать маленечко. Потом снова пригласили в кабинет. И наконец дали направление. Как зовут того мужчину, даже не знаю. Мне потом сказали, что это был какой-то областной депутат. Спасибо ему большое!»

Валера учится хорошо. Говорит, правда, пока ещё не очень. Но прогресс точно есть. А главное — есть будущее. 

«Она могла бы учиться в обычной школе»

Судьба девочки Ани, которой помогла логопед Мария, вскоре сделала ещё один драматичный зигзаг. Аня всё-таки оказалась в школе для умственно отсталых. У родителей девочки, в отличие от мамы Валеры, не хватило сил и желания спасать ребёнка.

«Родители развелись, мама пьёт. Кстати, тоже наша выпускница. Да-да, они находят друг друга», — печально резюмировали в школе-интернате для умственно отсталых в Верх-Чебуле.

То, что девочка как-то заговорила, — этого мало. Необходимо было продолжать занятия с логопедом, добиться индивидуальной программы с учётом ограниченных возможностей. Если этим не озаботиться, ребёнок элементарно не успевает усвоить материал первого класса. Дальше — второй год или, что куда вероятнее, перевод в школу 8-го типа.

Я смотрел на учеников этой спецшколы и думал: дети как дети. Живые лица, глаза. Желание жить. Но будущего у них нет. После окончания школы 8-го типа выдаётся свидетельство об обучении, но не об образовании.

Дальше — примитивная профессия в специальном училище. Штукатур или швея будут вершиной карьеры. Любая работа, где требуется хотя бы среднее образование, окажется недоступной. Даже водительские права при тех диагнозах, с которыми сюда многие попадают, тоже не светят. Кстати, потому-то папа Ани и возил навоз на телеге, а не на машине.

Но неужели все воспитанники этого интерната действительно умственно отсталые? Вот, скажем, Аня.

«Она могла бы учиться в обычной школе. На тройки смогла бы. Ну не мы же диагнозы ставим. К нам уже присылают с заключением», — разводят руками нынешние Анины педагоги.

«Никто никого в школу дураков не запихивает! — буквально кричали мне в областном департаменте образования, когда я рассказал историю Ани. — Комиссия только рекомендует, предлагает образовательный маршрут в соответствии с диагнозом, а решение принимает родитель».

А какое решение может принять родитель, если спецшкол для «речевиков» — единицы? Когда нет возможности возить в город на индивидуальные занятия? А главное — нет веры в то, что кто-то в принципе готов заниматься твоим ребёнком.

«Проблему своего ребёнка решать просто неинтересно»

Случай девочки Ани в практике логопеда Марии Головиной не единичный. Точно так же, безвозмездно, Мария вместе с психологом Ольгой Пенкиной в течение двух лет работала с детьми и родителями в Кемеровской области.

«У меня родилась идея проекта мобильной команды — ездить по сёлам, консультировать учителей и — особенно — родителей детей с нарушениями речи или психологическими проблемами, как добиваться помощи на месте», — рассказывает Мария Головина.

Проект поддержал благотворительный фонд «Нужна помощь». Результаты оказались неожиданными и даже ошеломительными. В первую очередь — для самой Марии.

«После тестирования ребёнка я консультировала родителей. Рассказывала, что нужно делать, куда обратиться, какие бумаги написать, собрать. Говорила, что помогу, подскажу на всех этапах. И… иногда видела, что родителям проблему своего ребёнка решать просто неинтересно, — рассказывает Головина. — Главный вывод: ответственные родители разберутся сами и без мобильной команды, а алкоголики всё равно ничего делать не станут».

«Сидят дома как необучаемые»

Слова Марии подтвердили мне и мама Вани, и родители Валеры.

«Когда мы добились зачисления в речевой интернат, ко мне подошли две мамочки из нашей деревни — у их детей те же проблемы. Спросили, как нам это удалось, — рассказывает Алла Васькина. — Объяснила, что надо полежать в психушке, обратиться в отдел образования и всё прочее. Они как услышали, так руки и опустили. Сейчас эти дети не говорят, сидят дома как вообще необучаемые — даже в школу 8-го типа не ходят. Оформили им инвалидность».

Многие, как Аня, отправились в школу для умственно отсталых.

По общим наблюдениям, только половина родителей на селе (в городе эта доля, кстати, может быть ненамного выше) реально борются за ребёнка, будь то «речевик», аутист и так далее.

Кстати, иногда для коррекции проблем с речью достаточно занятий с логопедом в дошкольном возрасте. Но единственный на весь Чебулинский район логопед работает в детсаду райцентра. Специалист так загружена, что просто физически не успевает заниматься даже с теми, кого ей привезут из села. Даже частно, за деньги. Не говоря уже о том, чтобы объезжать сёла.

Фантастический путь

Есть ещё один путь для детей с проблемами речи — фантастический (хотя он предусмотрен российским законодательством). О нём воодушевлённо рассказывали мне кемеровские чиновники. Речь идёт об инклюзивном образовании.

Обычная школа обязана принять ребёнка с любыми ограниченными возможностями здоровья и создать ему условия для обучения. Составить индивидуальную программу. Если надо, обеспечить обучение на дому. Но главное — предоставить услуги профильных специалистов. Для «речевиков» — логопеда и психолога. Ставки для таких специалистов по штатному расписанию в школах есть, но живых людей — ни одного.

«Где же они их возьмут?» — спрашивал я у чиновников. Тут повисала неловкая пауза.

«Ну, заключат договор с логопедом из другого района. Отправят кого-то из педагогов–предметников на курсы логопедов (это, кстати, не курсы, а второе высшее образование, два года учиться. — RT). А деньги на всё это должен выделить муниципалитет», — фантазировали чиновники.

Директора школ, которым я потом это всё рассказывал, только усмехались. Ситуация патовая. Ребёнка они действительно примут. Но если в районе всего один логопед, то хоть заключи с ним договор, хоть геенной огненной грози — ничего не получится. И заставить предметника, даже если за его обучение заплатят, два года мотаться за 100—200 км в Кемерово в институт — тоже нереально.

Остаётся лишь возить ребёнка к логопеду за тридевять земель. Сидеть вместе на занятиях, чтобы потом дома самому с ним повторять упражнения. Получать консультации по Skype (это малоэффективно, но хоть как-то). Бороться за право ребёнка иметь будущее. И жить надеждой, что на вашем пути вдруг появится логопед-волонтёр или неравнодушный депутат, способный пробить бюрократическую стену.