«У него высокий тренерский потенциал»: Шукалович — о характере Логинова, успехе группы Бородавко и проблемах юниоров

— Когда вам предложили возглавить проект СБР по подготовке резерва, очередь из желающих занять эту должность не стояла, как понимаю.

— Абсолютно правильно понимаете.

— Чем это предложение привлекло вас?

— Так никакого другого выхода не было. Уже было понятно, что команды Юрия Каминского и Сергея Башкирова объединят, а в качестве тренера руководство меня в ней не видело. Точнее, мне там просто не оставалось места, а продолжать работу в качестве аналитика я сам не слишком хотел. Поэтому и согласился на этот проект, чтобы попробовать поработать тренером самостоятельно.

— Работа аналитика не слишком подразумевает прямую ответственность за результат. Когда у вас впервые появилось реальное ощущение ответственности?

— Думаю, что в олимпийский год, перед Играми в Пекине. У меня тогда появилась возможность поработать в группе Башкирова именно тренером. Хотя в предыдущем олимпийском цикле я вообще не думал о том, чтобы переходить в эту профессию. Тем более в основной команде. Меня вполне устраивала работа аналитика. Она мне нравилась.

— Тренер-практик и тренер-аналитик — это конфликтующие позиции?

— В какой-то мере да, но при этом позиции близки. Потому что аналитик, если углубляться в суть профессии, это человек, который должен управлять тренировочным процессом. Подсказывать тренеру какие-то вещи, указывать на моменты, которые можно исправить, объяснять, как именно их можно исправить. Тренер-практик, как мне кажется, в меньшей степени ориентируется на цифры. Он оценивает тренировочный процесс прежде всего с точки зрения собственного опыта, визуальной и интуитивной оценки состояния спортсмена, а не каких-то математических раскладок.

— В адрес российских специалистов старшего поколения нередко приходилось слышать, что люди «работают по старинке». Что вы вкладываете в это понятие?

— Наверное, это применимо к ситуации, когда человек продолжает нести свою тренерскую идеологию через всю свою карьеру в том виде, в котором она когда-то у него сложилась на основании собственного, ещё спортивного опыта. Но спорт меняется, и оставаться с теми наработками, которые были хороши несколько десятков лет назад, наверное, было бы неправильно и даже немножко глупо. Биатлон тех времён и нынешний — это, может быть, не разные, но достаточно отличающиеся друг от друга виды спорта.

— А не бывает внутреннего страха, когда на бумаге, на цифрах ты всё прекрасно видишь и оцениваешь, а потом наступает момент, когда эти выкладки приходится применять на практике?

— Конечно, бывает такое. Самое интересное в работе аналитика, когда его выводы подтверждаются. Если взять последний олимпийский сезон, первую половину подготовительного периода я в большей степени был задействован в силовой подготовке. И месяца через два после начала работы понял, что мы не в ту сторону движемся. Показал данные тестирований Башкирову, мы общими усилиями скорректировали тренировочный процесс, благодаря этому четыре человека из нашей команды попали на Кубок мира. Понятно, что было страшновато вносить корректировки. А главное, нельзя было показать спортсменам, что мы в чём-то сомневаемся. Хотя внутренне я тогда сильно переживал за результат.

— Могли бы простыми словами объяснить, что именно дало вам основания посчитать, что работа пошла не туда?

— Ну вот смотрите, мы готовились к Олимпийским играм, заведомо зная, какие условия ждут нас в Пекине. Высота 1700 м над уровнем моря. Тяжёлое скольжение, перемороженный и очень грязный снег, поскольку на трассы постоянно наметает песок. То есть для того, чтобы рассчитывать в таких условиях на успех, должен быть очень высок силовой компонент подготовки. Плюс высокая аэробная мощность. Всё это в сочетании даёт спортсмену возможность показывать высокий результат на тяжёлом скольжении, когда нужно давить, терпеть, не имея никакой возможности восстановления по ходу дистанции.

Кстати, та советская система, которую большей частью пропагандируют возрастные тренеры, очень хорошо работала на Олимпиаде в Пекине. Успех группы Юрия Бородавко в лыжных гонках был совершенно не случаен именно по этой причине. А вот те же норвежцы оказались не готовы к такому снегу.

Мы в своей группе силовой компонент в начале подготовительного периода сильно упускали. Поэтому пришлось эту часть подготовки достаточно серьёзно корректировать, причём в индивидуальном порядке. Мне потом даже многие мои коллеги-аналитики задавали вопрос, как у нас получилось настолько повысить силовой компонент, при этом сохранив высокий уровень аэробных способностей.

— В прежние времена считалось, что биатлонист, как и лыжник, должен быть лёгким. В какой момент упор был сделан на силовые качества, как считаете?

— В биатлоне это массово начало происходить после Олимпиады в Сочи. До этого мы такого большого силового вклада в подготовке не отмечали. Я перед Играми в Сочи работал с Николаем Лопуховым, и в зал мы практически не заходили. Была силовая нагрузка специального характера, связанная с формированием лыжных углов, с небольшим весом, прыжковая работа. Но так, чтобы прийти в тренажёрный зал, взять штангу 100 кг и начать её жать от груди, такого я в биатлоне до 2014 года вообще ни у кого не видел. Видимо, перестройка в сторону силовой подготовки была связана с тем, что стали очень скоростными трассы. На такой трассе нужно успевать быстро и сильно толкаться, скорость и сила даёт мощность, которую ты должен реализовывать на трассе.

— В своё время Андрей Крючков, который много лет работал с Антоном Шипулиным, сказал, что талантливые спортсмены, в его понимании, это не просто люди, имеющие колоссальную мотивацию, но те, у кого центральная нервная система позволяет выдерживать предельные нагрузки.

— На сто процентов с этим согласен. Способность выдерживать нагрузки, то есть определённый уровень здоровья спортсмена, — это, наверное, и есть ключевой фактор успеха.

— В связи с пандемией ситуация в этом плане сильно ухудшилась?

— Я бы не сказал, что уровень здоровья у спортсменов снизился. Те, кто были болезненными, такими и остались. Кто имел хорошее здоровье, его не потерял, как тот же Антон Бабиков. На моей памяти он крайне редко простужался. Другой вопрос, что новое поколение спортсменов, которое только приходит в команду, по уровню здоровья изначально слабее предыдущих. Это заметно.

— Вы сейчас работаете с юношами и, наверное, можете ответить, что именно мы из года в год делаем не так. Почему у нас почти никогда не было биатлонистов, способных ворваться в элиту столь же мощно, как это в своё время получалось у Уле-Эйнара Бьорндалена, у Мартена Фуркада, у Йоханнеса Бё?

— Конечно, ответ есть. В юношах все хорошо тренируются, все заряжены на работу, мотивированы максимально. Добросовестно пашут на сборах по две тренировки в день. Потом люди переходят в юниорский возраст, и там вдруг оказывается, что ничего толком они не натренировали. Когда я начал задумываться о причинах такого парадокса, запросил у тренеров их рабочие планы. Оказалось, что при общей видимости большой и тяжёлой работы в юношеском биатлоне нет нормального учёта нагрузок, а главное, отсутствует понимание, какие нагрузки даются с какой целью. Плюс они часто не соответствуют физиологическому развитию спортсмена. В итоге те переходят в юниорскую команду и там начинают заниматься тем, чем надо было заниматься гораздо раньше, при этом ещё и у большинства проблемы со здоровьем. А в основной сборной начинают нагонять то, что было упущено в юниорах.

— Другими словами, на уровне основной команды мы занимаемся не тем, чем нужно?

— Да. Не развиваем функциональные возможности атлетов до предела, а занимаемся обучением, техникой, силовой подготовкой. Вот и не получается, чтобы кто-то ворвался в элиту так, чтобы на это сразу обратили внимание. А главное, чтобы он был действительно готов к большим нагрузкам.

— За время своей карьеры в биатлоне вы успели поработать едва ли не со всеми тренерами, которые существуют в нашей стране. С кем было наиболее комфортно в плане взаимопонимания?

— Вне конкуренции в этом списке для меня всегда будет Николай Лопухов. Он вообще был первым, кто сказал, что расценивает меня как тренера. То есть как человека, который с самого начала должен брать на себя ответственность за результат и может быть готов в любой момент заменить основного наставника. Не знаю, что Николай Петрович во мне увидел, притом что я сам себя не воспринимал как наставника на тот момент.

Лопухов постоянно обсуждал со мной, как можно изменить ту или иную работу, заставлял думать. Бывало, договоримся о тренировке, я иду готовить трассу, размечаю круг, прихожу обратно и слышу: нет, нам это сегодня не подходит, иди готовь новый. Зря только два часа по кругу бегал. Злой идёшь выполнять. Хотя потом понимаешь, что изменения действительно были нужны.

Потом, наверное, назову Андрея Падина. С ним пять сезонов отработали в непрерывном режиме, с 2014 по 2019 год. Мы, наверное, во многом схожи в плане характера и понимания тренировочного процесса, поэтому всегда очень легко принимали решения по программе подготовки. Полностью доверяли друг другу.

— То есть, если бы вам предложили на полгода полететь в космос, в напарники выбрали бы Падина?

— Надеюсь, лететь в космос мне не придётся. Но если случится, то кандидатура Андрея Викторовича будет одной из первых. Потому что он меня за годы работы ни разу не подвёл, как и я его. Да и сейчас продолжаем общаться очень тепло и хорошо.

— В вашей совместной карьере был период, когда накануне Игр в Пхёнчхане Падину пришлось работать с Рикко Гроссом и фактически в его подчинении. Ничего хорошего, насколько помню, из этого не вышло. Настолько большой оказалась разница в тренерском менталитете?

— Не думаю, что дело было в этом. Просто немножко неправильной выглядела сама идея объединить в одной бригаде двух равноценно сильных специалистов. Поэтому с точки зрения тренировочного процесса пошли противоречия, где не всегда удавалось договориться.

— А у вас не было дискомфорта, что в этом противостоянии приходится занимать чью-то сторону?

— На самом деле я всегда работаю нейтрально, поэтому, наверное, мне было легко со всеми специалистами, с которыми доводилось сотрудничать. Ну а тогда мы пытались находить точки соприкосновения. И с Падиным я нормально общался, и с Гроссом. Рикко свои методики, безусловно, привнёс. В немецком биатлоне есть определённая система тестов, ключевых тренировок, учёта нагрузок и, конечно, продолжительности сборов, которые уже 20 лет работают. Он не готов был проводить сборы по 18—20 дней, хотя потом смирился, хотел, чтобы мы использовали определённые тесты, а мы пришли с другими. Наконец, система учёта нагрузок, по которой он тренировался сам и работал тренером, использовалась с 1990-х годов. Конечно, он и меня просил вести нагрузки по его критериям. Я не возражал, хотя по сути это была двойная работа.

— Много ценного нашли для себя в немецком подходе?

— Работа с Рикко добавила системности. В остальном всё это я знал ещё до того, как Гросс пришёл в российскую сборную. Более того, мы много что из этого использовали. Вопрос в другом. Немцы, работая в системе, следуют ей от начала и до конца. Не шатаются вправо-влево, как часто происходит у нас. Вот в этом, наверное, безусловный плюс немецкой тренировочной философии. При работе системы всегда будет хороший средний уровень спортсменов, а наиболее талантливые, в которых, как говорят, методика зайдёт, добьются наивысших результатов.

— Сами вы сейчас в большей степени на какую систему ориентируетесь? На французскую, немецкую, норвежскую?

— При составлении общей концепции подготовки юношей ориентировался на норвежскую модель. Мне кажется, она наиболее качественно позволяет работать с молодыми спортсменами. В работе с более опытными это всегда некий микс. Нельзя, например, работать по одной методике с Антоном Бабиковым и Александром Логиновым — это два разных типа атлета по целому ряду критериев. Поэтому и работа с ними строится по-разному. При этом я никогда не боюсь экспериментировать. В прошлом году, когда мы начали работать, сразу предложил: если мы на международные старты не едем, давайте попробуем тренироваться по-другому. И мы достаточно сильно перестроили тренировочный процесс.

— Это дало желаемый результат?

— Что-то дало, что-то нет. Но все результаты объяснимы. Если бы всё, что мы планировали, удалось выполнить, результаты были бы чуть лучше.

— Вы как-то сказали, что, если бы нуждались в помощнике, взяли бы в напарники Александра Логинова. Почему?

— Я считаю, что у него высокий тренерский потенциал. Хотя с Сашей у нас поначалу работа складывалась непросто. После того как он отбыл два года дисквалификации, ещё два-три сезона, вернувшись в команду, по сути, он тренировался самостоятельно. Так было всё то время, когда сборной руководил Анатолий Хованцев, да и потом, когда его сменил Сергей Белозёров, Логинова тоже в команде не было. Он вернулся только в олимпийский год. И конечно, человеку, который пять лет пересекался с командой только в соревновательный период, не так просто сказать: давай-ка в восемь утра выходи на тренировку и делай то-то.

Мы довольно долго притирались друг к другу, наверное, месяца три, прежде чем Саша нам поверил. Хотя работать с ним легко. Потому что, во-первых, он реально талантливый спортсмен, а во-вторых, очень хорошо чувствует свой организм. Знает, когда надо сделать больше, а когда отпустить, сказать: нет, сегодня я отдыхаю. Просто в силу того, что Саша долго тренировался один, какие-то тренировочные моменты он перестал воспринимать как ошибочные. Поэтому первые три месяца нашей совместной работы были направлены на то, чтобы убедить Логинова, что где-то он отстаёт, где-то неправильно что-то делает и надо перестраиваться.

Когда человек это понимает, соглашается на предлагаемую нагрузку, тогда и работать становится интересно. В такие моменты в голове начинает прорастать мысль, что я могу, наверное, что-то дать спортсмену даже такого уровня. Не говоря уже, что работать с человеком, который приучен думать, всегда очень большое удовольствие.

— По каким показателям, работая с юношеской командой, вы оцениваете успешность своей работы?

— Об этом пока рано говорить, поскольку мы успели провести всего один десятидневный сбор. Я абсолютно не знал спортсменов, в лицо их раньше даже не видел. Редко изучал юношеские протоколы. Когда наверху работаешь, особо не заглядываешь вниз, только на ближайший резерв, но точно не юношей 16—18 лет. Сейчас же представилась возможность сразу начать выстраивать подготовку с этого возраста. Для российского биатлона это абсолютно новая уникальная ситуация. И с этим можно работать. За успех буду считать, если в юниорскую команду придёт спортсмен с высоким уровнем здоровья и мотивации, базовыми навыками стрелковой, технической и силовой подготовки, а также полностью готовый к выполнению предлагаемых тренировочных воздействий.

— Противостояние со стороны личных тренеров есть?

— Отчасти да. Не все специалисты согласны с тем, что мы им рекомендуем. Но это нормально. Если людям предлагается иная тренировочная идеология, они вправе сами решать, принимать её или нет. В сентябре соберёмся вместе и проанализируем, что у нас получилось. Проблема в том, что в юношах достаточно сложно оценивать, даёт ли прирост результативности тренировочная программа или естественный рост спортсмена.

Атлет ведь может прибавлять просто из-за того, что стал взрослее, вырос физиологически. Даже в одном и том же возрасте кто-то уже развитый, готовый к нагрузкам даже не юношеской, а юниорской команды, а другой еще ребёнок ребёнком. Поэтому сложно оценивать эффективность работы общими мерками.

— И заключительный вопрос. Биатлон — идеальное поле деятельности для специалиста вашего профиля или есть более крутые виды спорта?

— На мой взгляд, самые крутые в аналитическом плане — это игровые дисциплины. Сам по себе простор для анализа там намного шире. Соответственно, более широк диапазон работы. Тут и тактика, и техника, и огромное количество всевозможных амплуа. Но если начать рассматривать циклические виды, биатлон будет вне конкуренции. Потому что тут есть и стрельба, и лыжный ход, и техническая составляющая, и тактика, и скольжение, и множество критериев результата. Идеальный вид спорта. Просто работа мечты для аналитика!