«Петя мог бы стать выдающимся преступником»: Дайнеко — о воспитании Гуменника, боязни предательства и профессии тренера

Заранее запланированное интервью чуть было не сорвалось. Мы договорились с тренером встретиться в Москве, на чемпионате России по прыжкам, и никому, естественно, не могло прийти в голову, что, успешно пройдя квалификацию, в финале личного турнира Гуменник откатается настолько неудачно, что тренер скажет: «Даже не знаю, о чём могу рассказать после такого…»

И всё-таки разговор состоялся.

— Понятно, что любое спортивное поражение — не самое благоприятное время для интервью, зато подходящий повод спросить: такой спортсмен, как Гуменник, это подарок судьбы или же тренерский крест?

— Я бы сказала, что для великих тренеров это может быть совсем не подарок. Пётр сложный, неоднозначный. Невероятно талантливый, с потрясающим чувством ритма, чувством собственного тела, но очень любит поступать по-своему. А это такое качество для спортсмена, которое не сказать что всегда идёт в плюс. Но так как я тренер из середнячков, мне с самого начала нашей совместной работы было очень интересно. Если бы Петя не вырос так сильно, он был бы ещё лучше, мне кажется.

— Хотите сказать, что не ожидали этого?

— Предполагала. Мама с папой у Гуменника невысокие, и они были уверены, что сын не слишком активно пойдёт в рост по мере взросления. Я же брала в расчёт не столько наследственность, сколько совокупность неких признаков. Знаете, как бывает: смотришь на породистого, но ещё несуразного жеребёнка с непропорционально крупными суставами и сразу понимаешь, что из него вырастет крупный и мощный конь. Даже родителям тогда сказала: мол, не удивлюсь, если Петя вымахает до 175 см. И оказалась права.

— Зато как же красиво смотрится, когда такие высокие ребята, как Гуменник или Макар Игнатов хорошо прыгают! Миниатюрные спортсмены никогда подобного впечатления на льду не добьются.

— Здесь палка о двух концах. Высоким фигуристам сложно калиброваться. Они не такие юркие, им нелегко управлять своими габаритами. Одна неточность — и всё полетело. Маленький спортсмен может вывалиться в прыжке из оси и всё равно устоять на приземлении. А представьте, если высокий и мощный парень в ось не входит? Он же разнесёт весь каток! Никакая вестибулярка не поможет, хотя у Петра она очень и очень хорошая.

— Для меня на самом деле большая загадка: каким образом при таком количестве сложнейших прыжков ваш ученик справляется со столь драматически сложной произвольной программой, как «Дориан Грей»? Он же не просто катается, а живёт в ней.

— Это программа очень совпала с внутренним состоянием Пети, которое иногда бывает весьма противоречивым. С одной стороны, он из православной семьи, где во главе угла стоят именно православные принципы: порядочность, доброта, соблюдение определённых заповедей. Соответственно, в сознании закладывается: не делай гадости другим — прилетит. При этом все три сына в семье не только очень хорошо воспитаны, но и развиты во всех направлениях: музыка, математика, спорт. Причём музыка самая разнообразная, без каких бы то ни было ограничений. Единственный раз был случай, когда мы думали взять для одной из программ Пети мелодию из рок-оперы Jesus Christ Superstar, но родители сразу дали понять, что не одобряют эту идею, что есть грань, которую не следует перешагивать.

— Но «Дориан Грей» в этом плане тоже достаточно неоднозначный выбор.

— Отчасти здесь прекрасно сработало то же самое воспитание и широкий спектр интересов. Ну какой Дориан мог бы у нас получиться, если бы Петя всё это не читал, не играл, не пропускал через себя? Он ведь настолько достоверно передаёт образ героя, который по своей внутренней сути является абсолютным негодяем, что мне порой даже хочется его чем-нибудь треснуть — до такой степени перестаю понимать: то ли это абсолютное вживание в роль, то ли какая-то другая, тёмная сторона его натуры. Иногда даже смеюсь: если бы не столь глубокое и правильное воспитание, Петя мог бы стать совершенно выдающимся преступником — не случайно же Даниил Глейхенгауз в нём этот образ разглядел! Мне кажется, с его умом он был бы способен играючи просчитать любую криминальную комбинацию.

— Когда с Гуменником было проще работать — в детстве или сейчас?

— Он всегда был сложно-независимым. Сейчас стало проще, потому что он вырос и начал разговаривать. До этого как-то больше был сам по себе. Из-за этого я однажды даже не выдержала и сказала маме: «Больше не могу, сил моих нет с ним работать». Она мне: «Вероника Анатольевна, успокойтесь, всё пройдёт, обещаю».

— То есть это был просто этап переходного возраста?

— Ну да. Наверное, я слишком много от него ждала. Видела же, что парень не просто талантлив, но многогранен. У него множество интересов, но все они развивающие, что ли.

— Что, на ваш взгляд, в большей степени помогает вашему спортсмену на льду — математика или музыка?

— Мне порой кажется, что музыка не позволяет Пете сойти с ума от математики. И наоборот. Он фанат учёбы. Понимает, что сейчас закладывает собственное будущее, и старается выучивать всё досконально. Очень доверяет точным цифрам. И спорт воспринимает точно так же. Ему постоянно приходится всё объяснять сквозь призму биомеханики. Есть целый сайт, где он разбирает все свои прыжки — уголки выхода, радиусы дуг…

— В вашей тренерской карьере Гуменник — первый спортсмен подобного уровня, рядом с которым вы и сами растёте как специалист. Нет страха сделать что-то не так?

— Петя ведь пришёл ко мне подростком, когда о каком-то выдающемся уровне ещё не было речи. Сначала я его по знаниям подтягивала. А потом как-то сказала: «Когда уже ты меня тащить за собой начнёшь?» Сейчас в каких-то вопросах могу полностью на него положиться.

— После не слишком удачного старта на этапе Гран-при России в Красноярске вы довольно категорично сказали: мол, больше никаких интервью, только тренировки и учёба. Общение с журналистами так сильно выбивает вашего подопечного из колеи?

— Дело в другом. В тот период Петя был немножко разбросан, и это реально мешало. Он ведь учится в очень серьёзном институте — точной механики и оптики (ИТМО. — RT). Если бы на месте Гуменника был мой собственный ребёнок, не знаю даже, что посоветовала бы ему выбрать — карьеру фигуриста или учёбу. Я же понимаю прекрасно, что учёба в этом институте способна дать человеку профессию, которая будет гораздо более надёжно обеспечивать в будущем семью, нежели фигурное катание. Даже если после окончания карьеры Петя продолжит кататься в шоу.

— Со стороны он не кажется человеком, предел мечтаний которого — зарабатывать деньги в шоу.

— В том-то и дело. Мне он много раз говорил, что не хочет быть тренером, не хочет в шоу, а хочет хорошую профессию. Сейчас, возможно, он сам понимает, что зарабатывать деньги, оставаясь на льду, будет полегче. Это, как ни крути, профессия, которой он с пяти лет занимается. И он знает в ней всё. А в той же информатике ему дорогу пробивать и пробивать.

— А вы сами сразу хотели стать тренером?

— Сразу. Даже сочинение писала на эту тему. Мне казалось, что тренировать гораздо легче, чем быть спортсменом. Если бы знала, каково это на самом деле, наверное, не захотела бы.

— Неужели случается так сильно разочаровываться в профессии?

— Это не разочарование, нет. Но я действительно мысленно увольняю себя после каждого неудачного старта, притом что прекрасно понимаю: надо просто перетерпеть. Возможно, просто устала ждать результата. Хочется ведь, чтобы всё получалось в два, в три, в четыре раза быстрее.

— Увы, такое в тренерской профессии бывает крайне редко.

— Вот и муж мне говорит: если голым задом сесть на плиту, от этого она не начнёт работать эффективнее. Но я каждый раз страдаю, когда мои дети ошибаются в соревнованиях. Понимаю, что для стабильно высокого результата нужно выстроить целую систему с подбором определённых специалистов.

— У вас такой возможности нет?

— Мне Тамара Николаевна (Москвина. — RT) давала такую возможность. У меня не получилось.

— Почему? Сработала привычка брать всё на себя?

— Наверное, нет. Мне важно чувствовать, что я могу полностью довериться человеку, во всём на него положиться. И постоянно ищу, когда такой человек появится. Но боюсь предательства. Плохо его переношу. Когда разговариваю с тренерами, которые имеют команды, то слышу от них: «Вероника, это нормально, когда команда складывается не сразу. Даже если что-то потеряешь, обязательно найдёшь другое». Наверное, я только прихожу к этому пониманию. Сейчас, например, мне очень помогают в работе Николай Морошкин, Александра Панфилова. Да и сама я чувствую себя частью большой команды Москвиной и постоянно учусь, причём не только у неё: схватил тут, схватил там, у одного мэтра что-то подсмотрел, у другого. Иногда возникают противоречивые вещи и начинаешь заниматься исследовательской деятельностью — как я это называю, решать детективы. Выстраивать систему собственного понимания процесса.

— С кем проще работать — с мальчиками или с девочками?

— Я всегда думала, что с девочками сложнее в плане того же пубертата. Поэтому хотела тренировать мальчиков. Оказалось, что это ничуть не лучше. Когда наступает переходный возраст, начинают совершенно по-разному расти руки и ноги, от этого нарушается координация. Плюс ты постоянно ждёшь, когда мальчик наконец станет мужчиной и начнётся положительный прирост в скоростно-силовых качествах. А его нет и нет, потому что пубертат так или иначе тормозится тренировками, причём у каждого спортсмена это происходит по-своему. Как говорит Алексей Николаевич Мишин, мальчиков надо ждать.

— Почему, кстати, после нескольких лет совместной работы вы решили уйти от Мишина в самостоятельное плавание?

— Потому что открылся другой каток, нас отправили туда с Олегом Татауровым, мы вместе тренировали детей. Ну а потом уже вместе с Гуменником я оказалась в школе у Тамары Николаевны.

— Москвина всегда казалась мне более суровым начальником.

— Здесь всё очень относительно. Все ведь ждут от начальников разного: кому-то важно, чтобы в его работу не вмешивались, кому-то — наоборот. Просто Мишин никогда не был моим начальником в привычном понимании этого слова. Думаю, ему просто было не до меня, скажем так. Хватало других забот. Москвина же, как истинная женщина, очень кропотливо создаёт вокруг себя гнездо, воспитывает птенцов, следит, чтобы все они были под присмотром. Может похвалить, может отругать, помогает решать какие-то вопросы, не связанные с тренировками и соревнованиями.

— Вспоминая начало собственной тренерской карьеры, Тамара Николаевна как-то призналась мне: «Когда начинала работать, многие годы видела перед собой только спины — спину Елены Чайковской, Татьяны Тарасовой, Станислава Жука, собственного мужа…»

— Прекрасно сказано.

— Знакомое чувство?

— Да. Помню, когда от меня к другим тренерам уходили какие-то спортсмены, первое время до нервного срыва было себя жалко. И очень обидно. Мне это казалось настолько несправедливым, что я постоянно как бы ждала возмездия. Только потом начала понимать: каждый такой уход означает, что ты сам не выдержал конкуренции. Не предусмотрел, не доделал, не допыхтел.

— Но ведь спортсмены зачастую уходят всего лишь за административным ресурсом, за более выгодными условиями.

— Идут всегда туда, где лучше. Где дают больше знаний, больше стабильности, больше того же ресурса, наконец. Если кто-то смог всё это обеспечить, а ты — нет, значит, ты не слишком хорошо сделал свою работу.

— На текущий момент Гуменник достиг под вашим руководством почти запредельной технической сложности. В каком направлении он может наиболее сильно развить себя в сравнении с нынешним состоянием?

— Сложность должна стать стабильной. Для этого нужно много работать над техникой прыжка. Не двойного, не тройного, а именно четверного. Вот как фигуристы на скакалочке прыгают с двойным, а то и тройным прокручиванием, вообще не задумываясь, как они это делают, до такого же автоматического навыка должны быть доведены элементы на льду.

— Всё-таки четверные прыжки очень сильно загружают голову. Чтобы прыгать стабильно, надо прыгать много, но не уверена, что в данном случае можно добиться стабильности одним только количеством повторений.

— Нет, конечно. Тут нужны не только хорошие знания техники и биомеханики, но и определённая физическая кондиция, чтобы нагружать тело без риска травмироваться. Если кондиции тела недостаточны, это не компенсируется ничем. Плюс скольжение. Это основа всех элементов.

— Каково это, учить спортсмена прыгать четверные, когда сам никогда их не прыгал?

— Страшно, конечно. Когда начинала работать, мне казалось, что тройных на мой тренерский век будет достаточно. Я знаю 350 тысяч способов сделать тройной прыжок. С малышнёй немало детских первенств выигрывала. А вот чтобы спортсмен сделал первый четверной, мне пришлось многому учиться заново.

— По поводу многооборотных прыжков в фигурном катании постоянно ведутся дискуссии: надо стремиться к тому, чтобы увеличивать высоту прыжка, или достаточно наработать высокую начальную скорость вращения?

— Это просто два разных подхода. Допустим, прыжковая методика Мишина, которую используют очень многие тренеры во всём мире и которая прекрасно работает, всегда была основана как раз на плотности группировки и скорости вращения. А Игорь Борисович Ксенофонтов строил обучение на выталкивании льда, на свободных проходах, которые дают прыжку высоту, амплитудность. Считается, что такой подход более приспособлен к весу спортсмена. Когда вес становится больше, давление на лёд тоже увеличивается. Если хорошо попадаешь в отталкивание, летишь ещё дальше.

Здесь многое зависит от того, какую школу прошёл ты сам в бытность свою спортсменом. Например, родители Ильи Малинина в своё время катались как раз у Ксенофонтова и логично предположить, что точно так же они учат каким-то вещам собственного сына. Но тут уж, как говорится, лестницу к небесам ты выбираешь сам.

— Мне понятна спортивная цель, которая движет Гуменником. А что движет вами?

— Если говорить о фигурном катании в целом, мне бы хотелось, чтобы даже самые маленькие мои ученики становились фигуристами. Чтобы у них, образно говоря, не кроссовки были на ногах, а коньки. Чтобы этот конёк их вёз, выталкивал, вращал, кружил. Или хотя бы не мешал, как иногда мешает многим, даже взрослым, спортсменам. Я и Пете постоянно об этом говорю.

А вот в плане серьёзного результата очень хочется дождаться того момента, когда всё сложится.

— Чтобы увидеть, как ваш спортсмен станет абсолютно недосягаемым?

— Скорее, чтобы почувствовать, что я сама состоялась как тренер.