«Жалели, что полтора месяца пролетели»: Соколова — о стажировке у Шпильбанда, костюмах к «Гамлету» и нехватке льда

— На протяжении многих лет я наблюдаю, насколько болезненно многие московские дуэты воспринимают своё место в танцевальной очереди, не имея ни малейшего представления, суждено им будет добраться до больших побед или нет. Чем можно себя мотивировать, будучи, как Екатерина Миронова и Евгений Устенко, единственной парой в столь «нетанцевальном» городе, как Санкт-Петербург, где даже нормальных условий для тренировок в этом виде программы нет?

— У меня на данный момент на взрослом уровне соревнуются не только Катя и Евгений, но ещё две пары. Мы даже умудрились в межсезонье переставить партнёров в этих дуэтах местами, и мотивационно это однозначно пошло ребятам на пользу. По крайней мере, дало некий толчок к тому, чтобы продолжать работать и цепляться за возможность как-то себя проявить. Что касается Мироновой и Устенко, стараемся как можно чаще куда-то выезжать с ними. В этом году полтора месяца были в Америке у Игоря Шпильбанда.

— Не самое дешёвое удовольствие…

— Ребята собрали все свои призовые за прошлый год, плюс помогли мы, родители.

— Слышала, что Игорь — один из самых дорогих специалистов в мире.

— Ничего не могу сказать по этому поводу — мы ещё не были в Монреале. Зато несколько раз ездили в Италию к Маттео Занни. Шпильбанд, безусловно, более дорогой специалист, но мне всегда было интересно понять, как работают тренеры такого уровня в Европе, в Америке, хотелось каких-то новых знаний, новых подходов к тем или иным вещам. Того, что у нас в дефиците в Питере.

— Почему именно Шпильбанд?

— Он человек с колоссальным опытом, вырастил не одно поколение чемпионов. Плюс спарринг. На самом деле мы поехали в первую очередь за новыми ощущениями. Ни я, ни ребята ни разу не были в Америке, никогда не работали с русским специалистом, который много лет успешно работает за границей и имеет уже абсолютно западные тренерские взгляды.

— В чём заключается разница во взглядах, успели почувствовать?

— В подходе к спортсмену как к личности. Если брать отношения «тренер — спортсмен» в России, это почти всегда некий конвейер, который по мере течения времени отбраковывает материал. Тренеру, по большому счёту, абсолютно всё равно, кто именно на этой ленте останется. Есть у тебя штучные экземпляры — с ними работаешь больше. Если таких нет, значит, ты просто ждёшь их появления, просматривая всех прочих. У Игоря мы столкнулись с тем, что у каждого спортсмена есть строго отведённое время на работу со специалистом. Ты за это время платишь и его отрабатываешь. Время закончилось — свободен, дай тренеру переключить внимание на следующих учеников.

Такая система хороша тем, что каждому спортсмену, который стоит в расписании, тренер даёт свой максимум. Понятно, что уровень фигуристов может быть разным, соответственно, и чисто человеческая заинтересованность может быть внутри группы разной, но ни один специалист никогда этого не покажет.

— Когда у меня появилась возможность увидеть, как люди тренируются в США, долго не могла отделаться от ощущения, что наши фигуристы работают гораздо менее эффективно.

— Соглашусь на тысячу процентов. У нас почти все тратят огромное количество тренировочного времени впустую. Высморкаться, попить водички, перевязать шнурочки, опоздать на тренировку, посмеяться, пообщаться с другими спортсменами. Видимо, дело в том, что у нас спорт — это государственное движение. Соответственно, никто никуда не торопится, за всех заплачено, причём не ими. Когда человек за всё платит сам, он отлично знает цену каждой минуте. Специалист может взять фигуриста даже не на час, а всего на 10—15 минут, и можно быть уверенным, что за это время спортсмен постарается вытащить из тренера всё, что можно.

— Работа в Америке требовала от ваших ребят какой-то психологической подготовки?

— Когда мы только приехали, Катя и Женя, конечно, очень нервничали. В принципе, мы пересекались со Шпильбандом и раньше, но это было несколько лет назад. Сейчас же сильно беспокоились, как он к нам отнесётся, хорошо или плохо оценит подготовленность, психологический настрой. То есть был определённый мандраж: а вдруг мы друг другу не понравимся? Но всё как-то очень быстро сложилось. Кроме Игоря, ребята работали с Паскуале Камерленго, с Натальей Анненко.

— Когда возвращались домой, было хотя бы мимолетное сожаление о той сумме, которую пришлось потратить?

— Скорее жалели о том, что полтора месяца, которые мы себе отвели на поездку, пролетели настолько быстро. О деньгах я вообще не жалела.

Благодаря этой стажировке я получила пару, которая мотивационно настроена, которая в значительной степени пересмотрела своё отношение к работе, к подаче себя на льду. Даже Катя сказала: «Когда смотришь на пары, которые с детства платят за тренировки сумасшедшие деньги и работают с таким наслаждением, это безумный драйв, который не может не затронуть».

— Не знаю, касается ли это танцев, но в одиночном катании многие отмечают, что мало кто из российских фигуристов счастлив на тренировках. Постоянно ощущается какой-то внутренний надрыв. И по любому поводу — слёзы.

— Мне кажется, в российском спорте изначально заложена другая психологическая линия. Сначала тебя долбят родители: «Ты должен, ты должен». Потом тебя долбит тренер. Тебе на каждом шагу напоминают, сколько денег в тебя вложено, сколько времени, а ты не работаешь, не прыгаешь, не вращаешься, не получаешь удовольствия от процесса. Но представьте себе состояние ребёнка, который вышел соревноваться и посрывал кучу прыжков. Иностранцы в таких случаях начинают думать о том, как правильно и быстро сделать работу над ошибками. У нас же спортсмен психологически раздавлен, подавлен, убит. Ну да, можно выплакаться, наверное, от этого становится легче. Но на следующую тренировку спортсмен всё равно придёт со страхом: вдруг опять не получится?

— Бытует мнение, что лучшего технаря, чем Шпильбанд, в мировых танцах найти трудно. Согласны с этим?

— У Игоря очень хорошо работает над техникой Наташа Анненко. Шаги, связки, чтобы всё это было на скорости, чтобы было удобно и выигрышно смотрелось на льду, — всё это чистит Наташа. Она много занимается базовой работой с теми, кто катается в группе по младшим разрядам. А вот Игорь — это прежде всего скольжение. Он действительно учит кататься. Это очень серьёзная работа голеностопа, колена, посадка корпуса. В России я как-то услышала от судей, что Миронова/Устенко — одна из самых скоростных и «катучих» пар. А Игорь первым делом сказал: «Ребята, вы мало скользите. Потому и скорость недостаточно хорошо набираете».

Пока мы работали вместе, он постоянно напоминал, что нужно пользоваться ногами как рычагами, чтобы использовать скорость предельно рационально, а не набирать или спускать её вхолостую. Но могу сказать, что глаза у всех горели. Мы привезли из Америки много новых, интересных упражнений, которые используем на раскатках. Они вроде бы совсем простенькие, но помогают добиваться именно того, чтобы каждый новый шаг как бы вытекал из предыдущего.

— Кто ставил Мироновой и Устенко произвольный танец в этом сезоне?

— Я.

— Ваша любимая фигуристка, случайно, не Пайпер Гиллес?

— Да, она. И Мэдисон Хаббел.

— Спросила, потому что чисто визуально ваши спортсмены на льду заметно отличаются от остальных российских дуэтов. Прекрасно понимаю, что это не может быть случайностью. Как вы этого добиваетесь?

— Я поняла в какой-то момент, что нам нужно пустить в лёгкие свежий воздух: вдохнуть, выдохнуть и позволить себе поставить именно то, что хочется, а не то, что модно и перспективно. Хореографию мы сознательно ставили «в руки» плюс очень много занимались специальной работой с нашим актёром-хореографом, задачей которого было объяснить, как они должны почувствовать каждую эмоцию, как могут донести её до зрителя, чтобы это не выглядело искусственно навязанным приёмом.

— Кто с вами работает хореографом?

— Мой муж Марчин Руй. Мы познакомились 16 лет назад в Польше на «Танцах со звёздами». Марчин был более чем востребованным актёром театра и кино, в этой же профессии нашёл себя здесь. В театре, правда, он не играет, потому что небольшой акцент в русской речи всё ещё присутствует, а муж не сильно хочет, чтобы акцент был на сцене слышен.

При всех наших сложностях я вижу определённое преимущество в том, что мы тренируемся в Питере, никого не видим и, соответственно, не пытаемся копировать. Понятно, что в такой изоляции нет ничего хорошего, но мы и до ковида, и сразу после, да и вообще когда только могли, всегда выезжали в ту же Италию к Занни. Я вообще использовала любую возможность куда-то поехать. Едва ли не каждой весной возила детей в Оберстдорф на семинар ISU для юниоров и новисов (первый и второй спортивный разряды). Понятно, что многие из этих детей даже не попали бы на серьёзные международные соревнования, но, если есть финансовая возможность у родителей, почему нет?

На тех семинарах работали Маурицио Маргальо, Оливье Шонфельдер, Юрис Разгуляевс, Ростислав Синицын. То есть собирался интереснейший коллектив, а сам семинар превращался, по сути, в международный лагерь. Любая такая встреча, как мне кажется, даёт тренеру стимул для переосмысления своих собственных действий. Правда, никто из российских спортсменов и тренеров туда, кроме нас, не ездил.

— Не спрашивали о причинах?

— Спрашивала, конечно. Но вам не понравится мой ответ.

— Почему?

— Потому что более опытные тренеры считают, что Оберстдорф — это детский сад, что учат там разве что азам. Может быть, оно и так, но мы ездили не за этим. А за тем, чтобы мои спортсмены знали своих международных соперников. Чтобы видели не только российские пары, но и пары другого образца, скажем так. С другим подходом, другими идеями, другим осознанием себя.

Для того чтобы возникали свежие идеи, надо много видеть, много общаться, не закрываться от мира, а быть открытым. И тогда этот мир войдёт в твою голову, даст новые эмоции, возможно, какую-то иную творческую стезю. Как иначе? Закрыться и сидеть в домике с мыслью «я всё равно лучше»? Да не бывает такого! Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что мы в Питере именно в таком закрытом домике и живём.

— Поэтому так велика потребность общаться?

— Да. Кроме того, у меня был огромный перерыв между спортом и тренерством. То есть в 1991-м я, можно сказать, покончила с собой как со спортсменкой, потому что в Питере танцы перестали существовать, осталось только одиночное и парное катание. Соответственно, все, кто хотел продолжать кататься, оказались в Ледовом театре. Потом я уехала в Англию, много лет каталась в различных шоу в других странах. Поскольку ездила туда-сюда постоянно, появилось очень много знакомых, которые сейчас работают судьями, хореографами, тренируют в самых разных уголках земли, и я очень рада на самом деле, что 90% этого общения удалось сохранить. Все уже с детьми, с огромными семьями, кто-то даже ушёл в хоккей работать, как тренер-скользист, кто-то детей в фигурное катание привёл...

— На соревнованиях вас судят гораздо более жёстко, нежели московские дуэты. Можно ли с этим бороться?

— Знаете, у меня есть знакомая в Германии, которая очень активно вела свой блог до того, как нас отрезали от международных стартов. Она держала в курсе обычную публику, какие проходят старты, где какие спортсмены выступают, какие у них оценки. Мне сейчас постоянно пишет, что моя группа — это какие-то розовые пони, единороги. Спрашивает: «Ну как можно быть танцорами — в Питере?» Но мы же как-то выживаем, как-то боремся.

— Зато можете при желании написать учебное пособие «Как танцору выжить в Петербурге».

— И не говорите. На самом деле, если бы не дети, которые продолжают у меня заниматься, я бы давно сдулась, опустила бы руки. Очень тяжело постоянно находиться как бы в вакууме, словно нас ни для кого не существует.

— Вы начинаете тренировки в 21:00, потому что другого времени для вас на катке не находится?

— К сожалению, да. Весь лёд занят преимущественно одиночниками. За 16 лет в этом отношении ничего не изменилось.

— Так, может, имеет смысл найти возможность кататься за другую страну?

— Спортсмены не хотят. Не могу сказать, что нами движут исключительно патриотические настроения, скорее дело в другом. Хочется доказать, что мы способны добиться большого результата, оставаясь дома. С нашими условиями, с тем отношением, какое есть. Да и потом в России одна из самых сильных федераций. Представлять на мировой арене нашу страну — это совершенно другое внутреннее осознание себя. Одно дело — быть первым, когда за тобой ещё 15—20 сильных пар, и совсем другое — когда ты один и соревнуешься сам с собой. Конечно, очень жалко спортсменов — годы-то идут. Этот момент реально давит, особенно на одиночников, чей спортивный век сейчас совсем короток. Но мы танцоры, мы можем подождать.

— Я правильно понимаю, что одна из главных задач Мироновой и Устенко в этом сезоне — накопить денег на очередную стажировку?

— В принципе, да. Ребятам у Игоря понравилось, они бы хотели поехать к нему снова. Но мы не ставим себе границ. Я списывалась даже с Гийомом Сизероном, и он дал понять, что не против поработать с моими спортсменами, если удастся согласовать сроки, которые всех устроят. Знаю, что Монреаль не пользуется популярностью в нашей федерации, но я бы хотела посмотреть, как там всё устроено. С большим удовольствием окунула бы свою пару в спарринг с их спортсменами. Это не какие-то мои прихоти, мол, смотрите на меня все. На самом деле очень хочется, чтобы ребята развивались, чтобы у них не пропадало желание работать. Речь ведь не только о Мироновой и Устенко. Даже когда мы собирались к Шпильбанду, я говорила всем: если есть возможность найти деньги и сделать визу, я готова взять с собой всех желающих.

— Незадолго до визита в Питер я увидела в интернете очень интересную фотосессию ваших спортсменов, посвящённую их новой произвольной программе. Кто автор идеи?

— Мы сами. Хочется, чтобы ребят видели, узнавали, чтобы они были на слуху. Очень много работали над костюмами к «Гамлету». По-настоящему заморочились, что называется.

Офелия ведь бежит топиться, а какой нормальный человек топится в верхней одежде? Поэтому платья нет, только корсет и остатки турнюра. Соответственно, вышивка и её цвет имитируют тину. На перчатках она сделана как бы морщинками, которые появляются на пальцах от долгого пребывания в воде. Плюс несколько цветков, которые запутались в одежде. Партнёр, соответственно, в чёрном, как тёмная сторона этого поступка.

— Какие-то спортивные цели вы ставите перед собой в этом сезоне?

— Конечно. Подняться выше, чем в прошлом году. Это будет непросто. С другой стороны, просто в этой жизни ничего не даётся. Ты не можешь, условно говоря, подойти к столу и взять горячий пирожок. Сначала надо найти продукты, замесить тесто, раскатать его, приготовить начинку, слепить пирожок, а между делом заработать на электричество или хотя бы собрать дрова для печки. И только потом пирожок можно будет испечь и положить на стол.