«Не хочу чувствовать себя биороботом»: ультрамарафонец Ерохин о путешествиях, встрече с медведем, знакомстве с Конюховым

— Как можно решиться бегать огромные дистанции, ведь зачастую вы пересекаете целые регионы?

— Бег — это моё хобби, в котором постепенно повышалась динамика. Сначала я проходил небольшие расстояния и думал: «О, у меня получилось! Как здорово!» Но чем больше я это делал, тем интереснее становилось поднимать планку — больше, сложнее, в непривычных условиях. Когда было жарко — хотелось испытать себя в условиях холода, находился в тайге — тянуло в пустыню или в скалы, тренировался на Кавказе — думал об Альпах.

— В какой момент это пришло?  

— Это началось в 2008 году. Тогда я был классическим легкоатлетом, боролся за секунды и минуты, хотел установить личные рекорды на асфальте. Но на этом покрытии я стал травмироваться, и мой тренер посоветовал сменить его на пересечённую местность. Мне рассказали про горный марафон «Конжак», трек вокруг Аннапурны и Эльбрус. Я ушёл на грунт — и меня затянуло, обратно уже не вернулся.

— Совсем не занимаетесь на этом покрытии?

— Иногда бегаю марафоны в качестве тренировки. 

— Тем не менее забег из Москвы в Сочи в 2014 году был именно по асфальту.

— Да, но дело было зимой. Передвигался по обочине трассы, где всё вперемешку — грязь, жижа и снег. 

— Именно то событие стало для вас отправной точкой в карьере занятий трейлраннингом? 

— Этот забег был моей первой многодневкой по России, которую я сам полностью организовал и преодолел ради себя. Следующие мероприятия были более публичными, начал думать о других людях. Планировал маршруты с точки зрения дополнительной пользы — социальной, географической, исторической, спортивной, стал больше на это обращать внимание.

— Насколько серьёзными были ваши результаты на асфальте? 

— Уровень второго-третьего разряда. 

— Почему вы не стали стремиться к КМС? 

— Травмы. Как минимум хотел выполнить первый разряд, а КМС — на суточном беге. Но в силу моей антропометрии, соотношения роста и веса, это оказалось тяжело. У меня стала воспаляться надкостница, не выдерживал скоростных тренировок. Попробовал себя на пересечённой местности, и мне понравилось.

— Тем не менее вы практически не участвуете в массовых трейлах, которые устраивают в России. 

— Это не совсем так.Я выступал в них с 2012 по 2015 год, пока они не стали модными. 

— Как вы готовитесь к своим длительным беговым путешествиям?

— Раньше я выступал как спортсмен и для меня имели значение физические характеристики (местность, расстояния, пересечённость), но теперь я действительно стал путешественником. Изучаю географическую, историческую составляющие территорий, выясняю, какие достопримечательности буду пересекать.

— Сейчас вы заявляете, что занимаетесь приключенческим бегом…

— Открыл это для себя, когда проходил Байкал. Это уже сольное передвижение на сверхдальние расстояния — на стыке путешествий и классических ультрамарафонов. Перевёл статью об этом с английской «Википедии» на русскую, написал в соцсетях: «Я — adventure runner. Не трейлраннер, не ультрамарафонец. Занимаюсь приключенческим бегом».

— В чём разница?

— Классический ультрамарафонец везде одинаков, не важно, проходит он свои 100 км по асфальту в Москве или Париже, его подготовка алгоритмизируемая. В приключенческих условиях всё сильно отличается. Например, в Калмыкии был такой ветер, что я не мог передвигаться быстрее пяти километров в час. 

— Подобные условия были опасны для здоровья? 

— Я не взял очки и боялся за свои глаза. Была позёмка, передвигался, зажмурившись. А к вечеру мои глаза покраснели, как у вампира. А ещё я не думал, что в степи при температуре +5 °С можно обгореть. Об этих нюансах нигде не написано.

— Насколько сложно было пересечь Сахалин?

— Согласно предыдущим проектам, все стартовали из города Оха, но до него ещё 120 км от начальной точки. Написал письмо в местное отделение Русского географического общества, где мне ответили, что прохождение севера Сахалина невозможно: болота, медведи, гнус, комары, тайга. Сказали, что в летних условиях ещё никто не проходил.

— Как вам удалось?

— Изучил маршрут по документам, взял карту, компас, GPS. Это было достаточно тяжело, но я сделал это. Кроме того, со мной вместе его преодолел неподготовленный человек — фотограф.

— Медведи, клещи и комары не испугали? 

— Я воспринимаю это как опасность, но у меня нет иррационального страха. Стараюсь просчитывать всё с точки зрения логики.

— Например?

— Нет понятия «просто медведи». В северном заказнике мне сообщили, что на Сахалине их около 15 тыс., а я просчитал вероятность встречи. Обычно зверь выходит ночью, следовательно, нужно идти только днём.

— Как можно защититься от медведя?

— Как правило, он нападает, если внезапно сталкивается с человеком, ведь он его не слышит. У меня был свисток, в который я дул каждые 50 метров. А ещё он боится размеров человека. Поэтому в случае встречи нужно взять рюкзак и поднять над головой повыше. К медведю нельзя поворачиваться спиной, но он побоится нападать, когда людей двое.

— Много встретили медведей?

— Лишь двух на 120 км пути. Один испугался и убежал, когда меня увидел. Второго отогнали собаки.

— Подстёгивает ли вас дополнительно опасность окружающего мира? 

— Моя подготовка начинается с разведки местности и условий. Стараюсь максимально понизить риски. Например, изначально прохождение Сахалина было запланировано на 1 июня. Но потом мне сказали, что в это время там ещё холодно, а медведи голодные. В результате я сдвинул его на 1 августа.

— Тем не менее два года назад вы закончили своё передвижение вокруг Байкала из-за укуса клеща. 

— Сработал неучтённый фактор. Никогда в жизни ничем не болел, полагался на свой иммунитет. Кроме того, местные даже не делали прививки от клещей. В итоге он где-то умудрился меня укусить, и я был эвакуирован с Байкала через 28 дней. За это время преодолел 1200 км.

— Было обидно? 

— Нет. Если риск осознанный, то я допускаю подобную возможность. Но когда происходит что-то неожиданное и глупое, тогда я огорчаюсь и расстраиваюсь.

— Вы рассматриваете неудачу как возможный итог вашего путешествия?

— Не выхожу на дистанцию, если не готов к ней.

Многие путешественники погибали, поскольку не были готовы к неудаче, были сильно привязаны к славе, популярности. Или брали кредиты, а ситуация разворачивалась в худшую сторону. И когда нужно было закончить, они продолжали себя загонять.

— Как настраиваете себя перед началом путешествия?

— Говорю себе: «Если через километр у меня сломается нога и я буду готов к этому, тогда стартую». Допускаю, что у меня всё пойдёт под откос — психологически, финансово, информационно.

— Как вы принимаете решение о сходе? 

— Как правило, есть накапливающиеся сложности и проблемы. Я всегда беру лист бумаги и с одной стороны пишу плюсы, с другой — минусы. Всегда советуюсь с двумя или тремя опытными людьми, показываю план. Никогда не принимаю решение в одиночку. Когда ты один под нагрузкой, то превращаешься в плачущего трёхлетнего ребёнка.

— Не жалеете потом о сходе? 

— Нет. Всегда медленно выхожу из игры. У меня не бывает эмоциональных решений.

— Кто спонсирует ваши забеги? 

— В основном сам. Существуют те, кто предоставляют мне экипировку, технические приспособления. Есть спонсоры на конкретный проект.

— Кто первым идёт на контакт? 

— Здесь двусторонняя связь. Заранее анонсирую проекты, и мне что-то предлагают, выходят на меня через социальные сети и знакомых. 

— Из чего складывается бюджет? 

— Подготовка составляет 90% от общей стоимости. На втором месте — восстановление, а меньшие затраты приходятся на сам забег. Когда я проходил самые страшные 120 км по северу Сахалина, у меня был только литр сгущёнки. Воду пил из ручья, местные покормили меня на метеостанции. 

— Но всё же во сколько обходится полный цикл проектировки и подготовки? 

— В среднем от 30 до 100 тыс. рублей в день. То есть стоимость десятидневного проекта может составлять от 300 тыс. до 1 млн рублей.

— Какой проект был самым дорогим?

— На Байкале. На него у меня ушёл миллион рублей. 

— Как подобные проекты совмещать с работой? 

— Это очень тяжело. На меня ложится двойная нагрузка, ведь я должен поддерживать профессиональные связи. Даже когда бегу, час-два в день у меня уходит на проверку почты, ответы, телефон. Я юрист, занимаюсь частной практикой. Могу работать пять дней в неделю по восемь часов, а могу трудиться в режиме фриланса.

— У вас прибавилось клиентов благодаря хобби?

— Нет, скрывал это. После того как стал известным спортсменом, они прочитали обо мне в СМИ и удивились. Когда юридическое сообщество Москвы решило проводить забег Legal Run для юристов, они обратились ко мне как к эксперту. Сейчас многие юристы стали бегать марафоны, ультрамарафоны, занялись триатлоном. 

— Как вы смотрите на своих последователей или людей, которые пытаются развиваться в подобных направлениях — от трейлраннинга до ультрамарафона? 

— Бывает, неосознанно обижаю. Однажды мне написал человек и сказал, что хочет пробежать из Новосибирска в Красноярск. Просил научить, подсказать. А мне это уже неинтересно. Сейчас занимаюсь северной ходьбой.

— Почему вы решили заняться этим направлением? 

— В апреле 2016 года я был главным судьёй на Алма-Атинском международном марафоне, и там была отдельная дисциплина — скандинавская ходьба с палками. Попробовал — понравилось, постепенно затянуло. 17 ноября 2018 года я сказал: «Я — северный ходок. Сейчас я не бегун».

— В этом году вы побили рекорд в 24-часовой скандинавской ходьбе. Кому он принадлежал до этого? 

— Тюменский спортсмен Борис Воронцов. Национальный рекорд России составлял 120 км и был установлен в Крыму, а для своего я выбрал Красноярск.

— Почему?

— В будущем планирую установить рекорд по ультрамарафону при сверхнизких температурах в Оймяконе — так называемом полюсе холода. Там -60 °C, а в Красноярске на 20 градусов теплее.

— Это была тренировка?

— Да. Подумал, что если смогу пройти 120 км за 24 часа при -40 °C, то, наверное, смогу пробежать 60 км за шесть часов при -60 °С. 

— О чём вы думаете, когда столько ходите или бежите? 

— Смотрю под ноги, по сторонам, любуюсь красивыми местами. Оцениваю своё физическое состояние. Могут быть какие-то текущие ситуации — по работе напишут или с личными вопросами. 

— Фёдор Конюхов молится, когда находится в своих одиночных путешествиях. Вы обращаетесь к Богу? 

— Конюхов — священник, и это для него главное. А я хожу в церковь на Крещение, Пасху и Рождество. Стараюсь соблюдать обычаи той местности, где нахожусь. В Бурятии зашёл в дацан, в Кабардино-Балкарии — в мечеть. 

— Вы знакомы с Конюховым?

— Да, встречались несколько раз. Отслеживаю все его путешествия. Но он больше мореплаватель, а это не моё.

— За кем ещё следите из российских путешественников?

— Денис Урубко. Он альпинист, писатель, журналист. У него интересные проекты. 

— Не жалеете, что не всегда есть время и силы полюбоваться окружающей природой? 

— У меня такое случилось в 2014 году, когда я бежал вокруг Иссык-Куля. Тогда был ультрамарафонцем и запланировал проходить по 110 км в день. Это очень мощно, на пределе. В первый день вообще ничего не видел. Прибежал ночью и упал.

— Что изменили потом?

— Сейчас преодолеваю по 60 км, чтобы хотя бы час оставить на восприятие, не рвать из себя жилы. В любой момент могу выйти на 110 км, но не хочу чувствовать себя каким-то биороботом.

— Как вы считаете, реально ли пересечь всю Россию?

— Да. Но важно понимать, что значит «всю Россию». С Калининградом, с островами? Это очень сложно, а я пока решил не делать проектов дольше 30 дней. Это очень выматывает. Пробежав месяц, ты потом полгода должен отдыхать и восстанавливаться.

— Какие восстановительные процедуры вы проходите после забегов?

— Пытаюсь сделать обязательным правило: если бежал десять дней, то столько же должен пролежать в санатории. Но пока его ни разу не выполнил, самый большой отдых составил трое суток.

— Каким образом восполняете силы по ходу проекта?

— Только сон. Конечно, ещё нужен массажист, но у меня нет на него денег. Естественно, бегу недовосстановленный, поэтому главное для меня — не травмироваться.

— Существуют ли запрещённые вещества, которые вы можете употреблять?

— Не существуют. Так как в ультрамарафоне не крутятся большие деньги, то и допинга в нём нет.

— Это настолько дорого?

— Курс стоит $20 тыс. Но если мне дадут такие средства, то я лучше потрачу их на массаж.

— Ультрамарафоны предполагают, что вам регулярно приходится приспосабливаться к новым видам кухни. Насколько это сложно?

— Очень сложно. Хотя бы за неделю до старта стараюсь приехать на место и привыкнуть к воздуху, воде, часовому поясу, еде. Заранее изучаю, чем там питаются, и пытаюсь попробовать это в Москве.

— Что можно назвать ключевым элементом вашего рациона?

— Белки, ведь это строительный материал твоего тела. Необходимо употреблять мясо, рыбу, молочное, яйца. Мышцы — первое, что разрушается во время бега. В то же время жиры, углеводы — это стандартный рацион, поддерживающий текущее состояние.

— Отслеживаете, как меняется состав вашего тела до и после забега?

— Конечно. Есть стандартный анализ состава тела на аппаратах. Всегда до старта и после финиша смотрю, за счёт чего я бежал.

— Не возникает страха, что в один момент здоровье может не выдержать?

— Это распространённое заблуждение. Не бывает, что организм внезапно выключается. Неблагоприятные признаки проявляются заранее. Стараюсь их отслеживать и всегда думаю о последствиях. Во время последнего прохождения Байкала у меня появилась глубокая мозоль на стопе. Стал прихрамывать, но постоянно отслеживал, началось воспаление или нет. Если нет, то можно идти дальше.

— Какие могли быть последствия?

— Даже если бы она загноилась, то это лечится антибиотиками, через месяц я бы восстановился.

— Какой был самый неприятный момент в вашей карьере ультрамарафонца?

— Это случилось на Байкале. Температура была +30 °C, я полз по склону, а меня грызли комары. Был потный, грязный, вонючий и весь в пепле. Но объективной опасности это не представляло.

— Думаете о том, что в один момент вам надоест заниматься ультрамарафонами?

— Со мной такого не происходит. Как правило, я меняю активность в среднем раз в два года. Охладел к бегу — переключился на северную ходьбу. Не исключаю переход на смежные виды спорта. Когда я травмировался, катался на велосипеде. Кроме того, отслеживаю ультрамарафонские рекорды в океанской гребле.

— Существует вероятность вашего перехода в игровые виды спорта?

— Нет, но я могу заняться веломарафонами или альпинизмом. Кстати, у меня в активе уже три горы из семи вершин. Правда, самые простенькие. Это Эльбрус, Килиманджаро и Костюшко.

— Для вас путешествия — это исключительно часть проектов, но не более того?

— В этом отношении я поклонник Джека Лондона. Он всё сказал про путешествия, борьбу с холодом, голодом, неблагоприятными условиями. Прежде чем начать путешествовать, прочтите его. Вы либо подумаете, что сможете справиться с этим, как герои его произведений, либо испугаетесь и отложите книгу в сторону.

— Три места на планете, которые удивили больше всего?

— Сахалин, конечно. Это такая терра инкогнита. Также Калмыкия, степи и, пожалуй, Северный Кавказ, Северная Осетия.

— Есть место, где хотели бы остаться?

— Уже зарёкся говорить об этом. Мне даже предлагали оформить себе «дальневосточный гектар» на Сахалине, говорили, на камеру вручат сертификат. Не исключаю, что если я попаду в Хабаровский край или на Камчатку, то мне захочется там остаться. Но пока сдерживаюсь.