«Придётся переделывать шлифты на всех лыжах»: Каминский о фторсодержащих смазках, методиках работы и ценности Волкова

— Пока в российском биатлоне продолжают бушевать предвыборные страсти, хочу задать вам чисто профессиональный вопрос. Сейчас очень активно заговорили о том, что в связи с новыми правилами, исключающими смазки с содержанием фтора, у лыжников могут возникнуть очень большие проблемы. Насколько это утверждение соответствует истине?

— Любая смена установленных правил влечёт за собой какую-то перестройку. А в данной ситуации не просто правила меняются, а меняется скользящий материал. Я где-то прочитал, что, по некоторым оценкам, скорости упадут до 15%.

— Вы с этим утверждением согласны?

— Это сильно зависит от температуры на улице. Фтористые смазки в тёплую погоду работают намного лучше рецептур, изготовленных из предельных углеводородов. Чем холоднее, тем разница менее заметна. В некоторых условиях она вообще никакая, правда, в таких условиях сейчас уже не бегают. То есть в тёплую погоду с отказом от фтора могут быть проблемы, но есть силиконовые и молибденовые добавки, которые могут частично эти проблемы решить. Так что я говорил бы не о 15%, а о пяти. Может, даже и меньше.

— Иначе говоря, зрители могут вообще не заметить разницы?

— Однозначно. Что такое пять процентов? Это пять процентов на спуске. А когда спортсмен идёт по равнине или в подъём, он так же энергично толкается. Но надо понимать, что переход на иные смазки повлечёт за собой определённые изменения техники: наверняка немного изменятся углы отталкивания, другие параметры. Скорее всего, станет длиннее толчок. Структуры, эти пресловутые штайншлифты, точно могут измениться, потому что даже минимальная разница в скорости повлечёт за собой изменение глубины борозд, их конфигурации. Не исключаю, что придётся переделывать шлифты на всех лыжах, кроме совсем морозных вариантов. Честно говоря, я всё это особо не анализировал — озвучиваю первые мысли, которые приходят в голову.

— Вы уже успели понять, как обстоит дело со штайншлифтами в российском биатлоне?

— Пока ещё я поглощён более первоочередными вопросами. Но мы же знаем, что на чемпионате мира очень многие спортсмены говорили, что испытывали в тёплую погоду некоторые проблемы. Честно сказать, был удивлён: у меня в казахстанской команде многие тоже бегали на «Фишерах», а им, как понимаете, дают не самые лучшие лыжи. Но подобных сложностей не наблюдалось. Что произошло с российской командой, не понимаю.

— Версию, что спортсмены банально могли быть не готовы к главному старту, вы не рассматриваете? Всегда ведь проще перевести стрелки на работу сервиса, как это сделал в прошлом сезоне Александр Большунов, проигравший Ski Tour из-за того, что сам выбрал для классической гонки неправильную пару лыж.

— Я не разговаривал на эту тему ни с Большуновым, ни с его тренером Юрием Бородавко, ни со смазчиками, поэтому не готов обсуждать, что именно там произошло. Но вот чисто по той погоде выбор лыж был гаданием на кофейной гуще. Вероятность того, что пойдёт снег, изначально оценили неправильно. Кто именно оценил — сам спортсмен, тренер или смазчики, не суть важно: это ошибка, которая может случиться с каждым.

Что касается коньковых лыж, на которых бегают в биатлоне, там не должно быть так, чтобы лыжи ехали явно хуже, поэтому требования к качеству подготовки инвентаря возрастают. Есть, кстати, такая статистика, которую я в своё время взял из биатлона и всё время повторял лыжникам: если лыжи у тебя не из двадцатки, то в десятку ты, скорее всего, не попадёшь. Только элитные спортсмены могут на плохой смазке попасть в десятку.

— Все лыжные успехи последних лет принято объяснять тем, что президент ФЛГР Елена Вяльбе нашла очень удачный формат работы, когда несколько тренерских бригад внутри сборной постоянно и очень жёстко конкурируют между собой. Если эта модель действительно функциональна и даёт гарантированный результат, то нет ли смысла ввести подобное в биатлоне?

— На самом деле конкуренция ещё никому и никогда не вредила. Как именно она организована — это зависит от конкретной ситуации. У меня в спринтерской группе, когда я работал в российских лыжах, между спортсменами было порой столь острое внутреннее соперничество, что люди, которые в обычной жизни дружили, могли какое-то время не разговаривать друг с другом. Думаю, причина наших лыжных успехов прежде всего лежит в методической плоскости, а потом уже в психологической.

Что касается биатлона, мысль, конечно, интересная, чтобы таким путём повысить конкуренцию, но это вопрос, наверное, не ко мне. Внутри мужской команды у нас и так есть Карим Халили, который частично тренируется с Егором Сориным, есть Александр Логинов, который работает по индивидуальным планам, есть Матвей Елисеев, который тоже хочет попробовать что-то своё — пожалуйста, вот вам возможность конкуренции, проявления себя.

— Тем не менее в биатлоне всегда практиковали модель, когда спортсмены, попадая в сборную, тренируются под руководством старшего тренера и по его планам. И я, признаться, далека от мысли, что десяток человек способны одинаково тренироваться и демонстрировать при этом одинаково высокий результат.

— Ну те же французы тренируются командно и дают результат. Мне кажется, дело не в этом. А в том, что у нас спортсмены порой тупо выполняют задания тренера, не слишком задумываясь о том, как ложится это бездумное выполнение на особенности их организма. И если результата не получается, виноват, разумеется, тренер. Не скажу, что именно так всё обстоит в биатлоне, но мне почему-то кажется, что я недалёк от истины.

— Я бы сформулировала чуть иначе: большинство российских спортсменов свято уверены в том, что именно тренер обязан сделать им результат.

— Согласен, чаще всего так и бывает. Но, с другой стороны, многое зависит от климата в команде. Важно, чтобы спортсмен, с одной стороны, чётко выполнял задание, но самое главное, чтобы он понимал, куда идёт вместе с тренером. То есть не был бессловесным существом, которое сначала тупо выполняет все нагрузки, не понимая, что и зачем делает, а потом разводит руками и жалуется на отсутствие индивидуального подхода. В этом, наверное, и лежит ответственность тренера: организовать такую атмосферу, в которой спортсмены хотели бы привнести в работу что-то своё.

— Ваша нынешняя должность в команде подразумевает в большей степени организационную работу или тренерскую?

— Прежде всего тренерскую. Определение методического направления. С другой стороны, поскольку главного тренера у нас нет, приходится организационную часть работы тоже брать на себя. А относительно методик мне кажется вполне закономерным, что в биатлоне появляются лыжники. На сегодняшний день функционалка, то есть бег на лыжах, всё-таки определяет результат: при достаточно неплохой стрельбе наши спортсмены сегодня прежде всего проигрывают в скорости бега. Наверное, поэтому я и оказался старшим тренером российской сборной, а не узким специалистом, который отвечает за функциональную подготовку.

— Покойный Валерий Лобановский, знаменитый своими запредельными нагрузками, в своё время сказал: «Могу понять, когда игрок не попадает по воротам, но не может быть такого, чтобы он не был способен бегать по полю все 90 минут матча».

— Это правильно. Но здесь, конечно, мы обязаны учитывать биатлонную специфику. Иначе говоря, тренировать не конкретного лыжника, а стреляющего лыжника, причём стреляющего точно.

— Не задумывались о том, что для биатлонистов вы такой же варяг, которым в своё время был Вольфганг Пихлер? Все признавали его тренерские заслуги, когда он работал с Магдаленой Форсберг, но, как только он начал работать в российском биатлоне, сразу пошло колоссальное противодействие. С подобным вы ещё не столкнулись?

— Ну, сейчас мы все на отдалённом расстоянии друг от друга находимся. Но, если серьёзно, я первым делом начал взаимодействовать с личными тренерами. Это всегда было одним из моих основных принципов, когда я работал в лыжных гонках.

— Чтобы заручиться дополнительной поддержкой со стороны личных наставников?

— Нет. Прежде всего по той причине, что никто лучше личного тренера не знает спортсмена, особенно если тренер работает с человеком с детских лет. Тесный контакт даёт возможность получить информацию, которую порой не получишь ни от кого, никакие научные данные не дадут знания некоторых нюансов. Особенно это касается психофизиологических особенностей, реакций, которые никакой прибор не способен уловить, но о которых иногда знает личный тренер и может об этом рассказать.

Тем более что сейчас мы все оказались в такой ситуации, когда роль личного тренера возросла многократно: если раньше они не проводили подготовку, а просто отправляли спортсмена на сборы, то сейчас активно участвуют в подготовке, являются проводниками тех идей, которые мы обозначили. Будут они противодействовать или нет — от многих факторов зависит. В том числе от того, насколько доходчиво я смогу объяснить свои идеи и насколько люди в них поверят.

— Знаю, что прийти в биатлон вас три месяца уговаривал нынешний президент СБР Владимир Драчёв, под которым сейчас очень сильно качается кресло. Вы готовы к тому, что в случае его непереизбрания у вас будет клеймо человека, поставленного во власть бывшим руководством?

— Тренерская работа такова, что нужно постоянно быть готовым ко всему. С другой стороны, перейти в биатлон меня два года назад уговаривал Алексей Нуждов — хотел, чтобы я поработал с ребятами его клуба. Были и другие предложения, которые я не мог принять, поскольку был связан определёнными обязательствами с казахстанской командой.

— В самом начале вашей работы в должности старшего тренера вы говорили, что у вас существует несколько планов летней подготовки. Как обстоит дело сейчас и насколько велика перспектива, что полноценная тренировочная работа наконец начнётся?

— Тренировочная работа у нас уже началась, то есть спортсмены работают по планам, которые мы разработали с тренерской бригадой. Мы эту работу контролируем, проводим видеоконференции, где спортсмены отчитываются, скидывают информацию Артёму Истомину, есть общая группа, где вся информация постоянно обновляется, мы следим за этим. Могу сказать, что работа по интернету намного тяжелее, чем работа со спортсменом в непосредственном контакте.

— А когда планируется собрать команду вместе?

— Мы хотели бы сделать это в самом начале июля в Рыбинске, но тут всё зависит от Роспотребнадзора, который должен, как говорится, озвучить реальные требования. У нас возникла другая проблема — с углублённым медицинским обследованием спортсменов. Нас обязывают, чтобы все они проходили УМО (углублённое медицинское обследование. — RT), при этом человек должен потерять от восьми до десяти дней: приехать в Москву, на следующий день сдать тест на коронавирус, потом семь дней отсидеть в карантине, потом пройти УМО и только потом, на десятый день, уехать домой. Получается, полторы недели люди у нас будут фактически обездвижены. То есть вся работа, которая уже была проделана, пойдёт насмарку.

— И как же быть?

— Мы уже выступили с предложением, чтобы УМО перенесли, пока ситуация не стабилизируется. Есть ещё проблема оружия: спортсмены должны получить в регионах винтовки, но в некоторых регионах из-за карантина не выдают оружие. Поэтому мы пока пытаемся как можно скорее запустить решение всех этих вопросов.

— Нет риска, что из-за пандемии в биатлоне отменят этапы Кубка мира?

— Международный союз биатлонистов уже объявил, что с конца ноября все предусмотренные календарём старты остаются в силе. Какие-то российские соревнования тоже, надеюсь, будут проводиться.

— Критерии отбора в национальную команду менятьcя будут?

— Я сейчас не готов на эту тему говорить, просто не владею ситуацией.

— Когда в биатлонной сборной работал Николай Лопухов, он очень гордился своей бригадой, в которую входили Максим Цветков, Антон Бабиков, Дмитрий Малышко… Сейчас никого из этих людей фактически нет в сборной. Вам не кажется странным, что поколение, которое называли золотым, так быстро исчезло?

— Конечно. Опытные спортсмены могут приносить команде много пользы. Даже в юношеских и в юниорских командах, с которыми я работал, всегда старался, чтобы спортсмены перенимали друг у друга какой-то опыт. Другой вопрос, что во главе угла в критериях отбора в сборную должны быть не прежние спортивные заслуги и не возраст, а результат и желание совершенствоваться.

— То есть вы не считаете, что молодым везде у нас дорога?

— Нет, конечно. Искусственное омоложение многократно использовалось в самых разных видах спорта и редко давало результат.

— Пока вы работали в лыжах, вы за кого болели в биатлоне?

— Сейчас могу сказать, потому что этот спортсмен уже не выступает. Это Алексей Волков.

— Почему такой выбор?

— Потому что Волков — биатлонист, который мог управлять пелотоном благодаря точной и быстрой стрельбе. Тренер Антона Шипулина Андрей Крючков как-то рассказывал, как к нему на одном из этапов Кубка мира подошёл Мартен Фуркад и поинтересовался, почему Волкова не ставят в эстафету. Ему стали объяснять, что Волков не слишком хорошо готов, то да сё, а Фуркад всё это выслушал и говорит: «Зря. Когда бежит Волков, в каком бы состоянии он ни был, пелотон очень сильно волнуется и дёргается».

Смысл комментария Мартена был в том, что если от Волкова сразу не убежишь по ходу дистанции, то он уйдёт с огневого рубежа очень быстро. Поэтому многие из тех, кто стреляет не очень хорошо, пытаются до огневого рубежа бежать как можно быстрее и, естественно, загоняют сами себя, настолько их морально убивает способность Алексея быстро стрелять. В моём понимании Волков — настоящий биатлонист в том плане, что, не обладая великолепными функциональными данными, умудрялся конкурировать с лидерами. Я очень рад, кстати, что сейчас Волкова привлекли к работе со сборной. Думаю, он принесёт много пользы.

— Если бы вам предложили вернуться в лыжные гонки, стали бы рассматривать такую перспективу?

— Сейчас уже нет.