«Самое страстное моё желание — создать семью»: Влашич о завершении карьеры, прыжке на 2,08, поражении в Пекине и $1 млн

— Многие российские болельщики были уверены в том, что вы ушли из спорта сразу после Олимпийских игр в Рио. Но о завершении карьеры вы объявили лишь сейчас. Чем занимались эти четыре с половиной года?

— Пыталась отпустить ситуацию, дождаться, когда решение полностью созреет. Было бы, конечно, разумнее уйти сразу после Игр, но у меня не получилось. Это вообще сложно сделать после того, как завоюешь олимпийскую медаль. Поэтому я решила дать себе два года, чтобы со всем разобраться: с травмами, с тренировками. Долго лечилась, проходила всевозможные реабилитационные курсы, но поняла, что моё состояние уже не позволяет вернуться на тот уровень, на котором я привыкла выступать. Поэтому через два года после Рио стала готовить себя к тому, что должна уже наконец завершить карьеру. Но вы сами знаете, как непросто бывает это сделать. Это ведь конец жизни, по сути.

— Я знаю, как больно уходить из спорта в 22. Но понятия не имею, каково это, когда тебе сильно за 30.

— Если честно, я дико боялась принимать решение. Спортом ведь занималась с самого детства, с тех пор как помню себя совсем маленькой девочкой. Папа начал меня тренировать в пятилетнем возрасте и так получилось, что, даже став взрослой, я не имела ни малейшего понятия, что такое жить вне спорта. Для профессиональных атлетов спорт часто становится не только смыслом, но и образом жизни, и всем страшно за пределы этого кокона выбраться. Вот и мне было страшно. Я постоянно задавала себе вопрос: «Что дальше?» Меньше всего мне хотелось бы начинать искать ответ на этот вопрос после того, как спорт останется в прошлом, поэтому я постоянно ломала голову, прокручивала в мыслях самые разные варианты последующей жизни.

— Так можно и до нервного срыва себя довести.

— По правде говоря, когда я впервые задумалась о том, чтобы закончить карьеру, со мной случилась истерика. Такая натуральная паническая атака. К счастью, хватило ума понять, что над этим просто нужно работать. Принять мысль о неизбежном уходе, свыкнуться с ней. В процессе всех этих размышлений я пришла к тому, что всё, что со мной происходит, это абсолютно нормально. Любой атлет с самого начала должен понимать, как мне кажется, что спорт — это всего лишь часть его жизни, временное занятие. Ты не можешь бегать, плавать, или прыгать в высоту до 60, и хорошо бы с самого начала отдавать себе в этом отчёт.

— Да, но получается это далеко не у всех...

— В этом плане два последних года сослужили мне превосходную службу: я реально сумела подготовить себя к тому, чтобы принять решение осознанно и совершенно спокойно. Не было уже никаких сомнений, меня не тянет назад, а главное — я не жалею абсолютно ни о чём из того, что случалось в моей жизни.

— Я, как и вы, выросла в спортивной семье и хорошо знаю, насколько сложной, а порой невыносимой может оказаться жизнь, когда твоим тренером является отец или мать...

— Это вы очень честно подметили. В моём случае преимуществ всё-таки было больше, чем минусов, хотя определённые трудности, разумеется, случались. Главная проблема для обеих сторон в таких случаях всегда в том, что размываются границы. Сначала ты говоришь себе, что в зале папа — тренер, а дома — отец, но постепенно понимаешь, что тренировка продолжается даже тогда, когда ты сидишь за столом и обедаешь. Знаю, что многие атлеты, которые оказывались в таком положении, начинали очень сильно конфликтовать с родными, вплоть до полного разрыва каких бы то ни было отношений.

Мне повезло: у нас с отцом всегда была очень тесная внутренняя связь, и я рада, что он меня тренирует все эти годы. В смысле, тренировал — никак не привыкну говорить об этом в прошедшем времени. Мы могли даже не разговаривать — папа всегда знал, о чём именно я думаю. Важно и то, что в нашем мини-коллективе нас было не двое, а трое. Я имею с виду своего тренера по прыжкам Бояна Мариновича.

— О том, чтобы после спорта пойти по стопам отца и стать тренером, вы не думали?

— Не готова к этому, честно. Я столько лет находилась внутри процесса, столько всего пережила, что просто не нахожу в себе мужества пройти этот путь ещё раз. Хочется отойти в сторону, перевести дух. Наверное, со своим опытом я могла бы кого-то чему-то научить. Возможно, у меня это даже получилось бы. Но — нет. В то же время я совершенно не исключаю варианта, что когда-нибудь захочу тренировать. Если, допустим, у меня появится такая же талантливая дочь, какой была я сама.

— То есть дети в ваши жизненные планы всё-таки входят?

— Мне бы очень хотелось создать настоящую семью. Возможно, это самое страстное моё желание на данный момент.

— Оставаться столько лет в одиночестве — это был ваш сознательный выбор, или так сложились обстоятельства?

— И то, и другое. Я была до такой степени сконцентрирована на спорте, что не замечала никого и ничего вокруг. Много раз в кого-то влюблялась, но всё равно всё это оставалось на заднем плане. Мужчинам в этом отношении проще: если они хотят завести семью и детей, им не приходится пропускать тренировки, да и вообще как-то менять свою жизнь. У нас всё намного сложнее.

— Я бы сказала, что профессиональным спортсменкам бывает вообще непросто создать семью: спорт слишком приучает быть эгоистичными, инициативными, быстро принимать решения, не слишком считаясь с окружающими, а это не самые лучшие качества для семейной жизни...

— Мне кажется, когда приходит время и человек начинает чувствовать потребность в семье, любая из нас готова быть терпеливой, белой и пушистой. Я не думала так десять или 20 лет назад. Сейчас же мне кажется, что медали и слава, которые сопровождают успех, это потрясающе, но не они составляют суть жизни. Куда важнее встретить человека, рядом с которым хотелось бы состариться.

— Раз уж мы заговорили о медалях: какое чувство на Играх в Пекине было наиболее сильным — удовлетворение от классного результата, или ощущение, что жизнь разлетелась в куски?

— Однозначно второе. Проиграть ЧМ значительно проще. А Игры — это совсем иная история хотя бы в силу того, что они проводятся раз в четыре года. Для спорта это большой срок, что угодно может произойти. Как, собственно, произошло со мной, когда из-за травмы я не смогла поехать на Игры-2012 в Лондоне. Когда в Пекине я взяла 2,05 м и проиграла Тиа Эллебо по числу попыток, мысль о том, что наш финал стал самым выдающимся за всю историю женских прыжков в высоту, был слабым утешением, вообще никаким. Спустя время, когда эмоции улеглись, я поняла, что у меня вообще не должно быть поводов для расстройства. Это было реально грандиозное выступление, грандиозный турнир, быть частью которого и завоевать серебряную медаль — великая честь для спортсмена. Но та ночь, которую я пережила после поражения, однозначно стала самой тяжёлой в моей жизни.

— Многие атлеты, пережившие олимпийское поражение, утверждали, что именно оно помогло им продлить карьеру, найти новую мотивацию. Кто знает, как сложилась бы ваша спортивная жизнь, завоюй вы золото в 2008-м?

— Не думаю, что захотела бы оставить спорт. После того как я стала чемпионкой мира в Осаке в 2007-м, моя карьера всегда была как-то больше связана с результатом, а не с медалями. Я не то чтобы гонялась за рекордами, но была уверена в том, что если выйду на уровень стабильно высоких результатов, золотая олимпийская медаль никуда от меня не денется. В 2009-м я выиграла чемпионат мира во второй раз, и, возможно, то выступление в Берлине стало одной из величайших побед в моей жизни. Я даже не подозревала, что защищать титул окажется до такой степени тяжело. Но я справилась. В тот период у меня в голове были такие большие планы. Но большой спорт — это всегда на грани. Просто безумие, как много ты готов отдать, чтобы оказаться на вершине, и как быстро можешь очутиться вообще вне игры.

— Вас наверняка часто спрашивают о мировом рекорде Стефки Костадиновой, который стоит уже 34 года, я же спрошу о другом. Что такое один сантиметр? Тот самый, которого не хватило вам, чтобы сравняться с величайшей в истории рекордсменкой?

— Не думала об этом, если честно. Когда стала прыгать на этом уровне — 2,05, 2,06, 2,07, 2,08, — каждый встречный начинал твердить: «Давай, Бланка, ты готова, уже совсем близко, вот он, рекорд, на тарелочке, руку протянуть осталось». А потом случилась травма. Потом вторая, третья. И я постепенно начала понимать, что мои 2,08 так и останутся пределом. Но сожалений по этому поводу у меня не было и нет. Хотя до сих пор люди спрашивают, почему тогда, в Загребе (31 августа 2009. — RT) я не сделала попытки поднять высоту до 2,10. Прыжок-то у меня совершенно сумасшедший был.

— Может быть действительно стоило не начинать танцевать в секторе, расходуя эмоции, а сделать ещё одну попытку?

— Это только на словах легко. Когда ставишь личный рекорд, не так просто превзойти его в рамках одного выступления. Не знаю, сумею ли объяснить, но для меня в тот момент вообще было неважно, будут мои 2,08 засчитаны официально, или нет. Главным было то, что я преодолела эту высоту, внутренне прожила ощущение, что я могу. Рекорд это вообще интересная штука. Слишком многое должно сойтись в одной точке. Нужно быть готовым, но при этом не быть уставшим. Поэтому те же чемпионаты мира или Олимпиады, где ты должен пройти квалификацию, а затем поэтапно проходить разные высоты — это не самый подходящий для рекордов антураж. В Загребе всё было гораздо проще: я сделала всего пять попыток. Что касается вашего вопроса про один сантиметр, мой папа всегда говорил по этому поводу: «Если показать пальцами, это очень мало. Но под этим сантиметром иногда лежит вся пирамида твоей жизни».

— Олимпийская чемпионка Анна Чичерова, победившая в Лондоне, назвала вас наиболее харизматичной и яркой спортсменкой тех лет, что прошли от Пекина до Рио. Вы могли бы сказать такое о ком-то из своих соперниц?

— О боже! Анна действительно так сказала? Я польщена, правда. У меня были совершенно выдающиеся соперницы, и Чичерова, безусловно, входила в их число. Но вряд ли смогу выделить кого-то одного. Каждая из спортсменок, с кем мне доводилось соперничать в секторе, была сильной личностью, очень яркой. Возможно, это не всегда видно со стороны, особенно когда человек не склонен обращать на себя внимание, общаясь с внешним миром, но мне кажется, это нужно делать. Публичность и узнаваемость атлетов — это то, что действительно необходимо нашему виду спорта, да и любому другому тоже: одного только результата не всегда бывает достаточно, чтобы на тебя обратили внимание. И уж тем более — чтобы стать звездой.

— Так вот почему вы начали танцевать в секторе!

— Нет, совсем не поэтому. В первый раз всё вышло спонтанно, но в итоге, согласитесь, получился неплохой пиар-ход. Людям гораздо интереснее смотреть спорт, когда они видят понятные им эмоции.

— Иногда бывает очень сложно во время соревнований не желать сопернику неудач. Вам знакомо это чувство?

— С самого начала своей карьеры я очень чётко понимала, что глупо желать кому-то неудачи только потому, что он твой соперник. Да и как вообще можно этого желать людям, которые стараются показать результат так же сильно, как и я сама, точно так же тренируются по многу часов в день, следят за питанием, отказывая себе в очень многих вещах, плачут, когда становится невыносимо тяжело. Да мне никогда и не хотелось, чтобы соперники провалились. Хотелось, наоборот, чтобы они показали всё, на что способны, а лучшей стала я. Это было моей самой мощной мотивацией на протяжении многих лет.

— Какие отношения у вас с Тиа Эллебо и Рут Бейтиа, которым вы проиграли в Пекине и Рио?

— Никаких. Я вообще не была склонна заводить дружеские отношения с теми, с кем соревнуюсь. Мы нормально общались, обнимались, поздравляя друг друга с тем или иным успехом, но это точно не те отношения, когда ты можешь набрать телефонный номер и спросить, как у человека дела.

— Что создает больше стресса — когда на кону стоит олимпийское золото или $1 млн?

— Это невозможно сравнить — слишком разные вещи.

— Мне как раз казалось, что вы можете это сделать, поскольку проигрывали как золото (в Пекине и Рио), так и $1 млн — в «Золотой лиге» IAAF в 2008-м...

— Удивительно, но тот случай не остался у меня в памяти как что-то такое, о чём бы я жалела. Если вдруг мне придёт в голову составить список своих жизненных неудач, потеря $1 млн там точно не будет значиться никаким пунктом. Соревноваться на Олимпиаде однозначно было сложнее, да и поражение воспринималось куда трагичнее. После Пекина наступило такое опустошение, что я сейчас, наверное, толком и не вспомню, что и как происходило в Брюсселе. Сами по себе деньги никогда не были для меня стимулом, а вот что касается соревнований, я взяла 2 м, и это был более чем хороший результат на фоне всего, что пришлось пережить. В каком-то плане я вообще фаталист: считаю, что, если что-то с тобой произошло, значит, так и должно было случиться.

— Какую роль деньги играют в вашей жизни сейчас?

— Я рада, что у меня есть собственное жильё, машина, которая мне нравится, рада, что могу путешествовать по миру, не слишком заботясь о том, сколько это стоит. Да и вообще приятно осознавать, что можно жить, не думая ежечасно о том, где и как заработать на хлеб.

— Уехать жить или учиться за границу вам когда-нибудь хотелось?

— Когда была помоложе, мне предлагали стипендию в одном из американских университетов, но я даже не рассматривала вариант отъезда. Зачем? Дома в Сплите я чувствовала себя абсолютно комфортно, как и в кругу людей, с которыми работала. Мы были классной командой, поэтому и мысли не было что-то менять.

— Не напрягало даже то, что в тренировках у вас нет никакого спарринга?

— Я никогда не стремилась к нему. Мой отец разработал для меня целую систему всевозможных упражнений, в каждом из которых у меня был зафиксирован отдельный личный рекорд. Поэтому на каждой тренировке я имела возможность какие-то из этих рекордов превзойти. Это, собственно, и было моей основной мотивацией — быть лучше, чем вчера. Никакой спарринг для этого мне не требовался.

— Возвращаясь к рекорду Костадиновой: как думаете, он вечен?

— Конечно же нет. Вполне допускаю, что его сумеет побить эта молоденькая украинская девочка (Ярослава Магучих. — RT), которая в свои 19 лет прыгает 2,06.

— Почему не Мария Ласицкене?

— Ну конечно же, я не сбрасываю со счетов и её тоже. Просто украинка свежее, а это в нашем виде спорта может оказаться довольно принципиальным. Но мне определённо хотелось бы увидеть, как соревнуются эти две спортсменки.

— Один из великих атлетов прошлого однажды сказал, что американец Боб Бимон своим невероятным мировым рекордом, установленным на Играх в Мехико, убил целое поколение прыгунов в длину.

— Думаете, это лишило их мотивации?

— Однозначно. Какой смысл лезть из кожи вон, когда знаешь, что рекорд недосягаем?

— Есть ведь просто победы. На чемпионатах мира, на Олимпийских играх, где рекордные результаты совершенно не являются обязательным условием.

— Как это было на Играх в Рио в 2016-м, где испанке для победы не понадобилось поднимать планку даже до двух метров?

— Совершенно верно.

— Какие чувства испытывает прыгун в высоту в момент прыжка?

— В каком смысле?

— Ну вот, например, когда спортсмен прыгает в воду с десятиметровой вышки, он чувствует во время вращения в воздухе абсолютно всё: где находится вышка, где вода, как близок край снаряда, в каком положении плечи, колени, пальцы ног. Слышно даже, кто и что говорит на бортике...

— Вы на самом деле исчерпывающе всё описали. Именно так всё и есть. Меня часто спрашивают: о чём думает спортсмен перед тем, как начать разбег? Или в момент отталкивания? И бывает непросто объяснить, что думать о чём-то в момент прыжка вообще не следует. Всё происходящее, конечно же, в голове фиксируется, но концентрируешься всегда на чём-то очень конкретном. Например, на том, чтобы контролировать скорость разбега и высоту выноса бёдер. Это те самые вещи, которые во многом определяют идеальный прыжок. И очень желательно, чтобы в голове больше ничего не было.

— Писатели любят злоупотреблять фразой: «В это мгновение вся жизнь пронеслась перед глазами». Случалось испытать подобное?

— Знаете, когда я была маленькой девочкой и смотрела спортивные состязания по телевизору, очень хотела узнать, что чувствуют люди с золотой медалью на шее, когда слушают свой национальный гимн. Пыталась представить, что буду чувствовать сама, оказавшись на пьедестале. И когда это произошло в Осаке после моей первой серьёзной победы, это был как раз тот случай, когда вспомнилось сразу всё. Особенно те времена, когда приходилось совсем тяжело. Это был один из самых эмоциональных моментов в моей жизни. Я рыдала как маленький ребёнок. Подозревала, что это глубоко меня тронет, но не думала, что настолько.

— А вот Анна Чичерова однажды сказала, когда речь зашла о прыжках под музыку, что идти на рекорд предпочла бы в сопровождении национального гимна. Музыка во время прыжков способна помочь сконцентрироваться или становится раздражающим фактором?

— Пожалуй, ни то и ни другое. Прыжки под музыку проводятся обычно в очень «камерном» формате. Там больше удовольствия приносит не музыка как таковая, а ощущение, что зрители находятся на расстоянии вытянутой руки. Это сильно электризует атмосферу. Когда прыгаешь на большом стадионе, ощущения другие — более масштабные, что ли.

— Что самое классное в том, чтобы быть профессиональным спортсменом, и в том, чтобы им не быть?

— Самое классное, когда перестаёшь выступать, перестать смотреть в собственную тарелку с мыслью: могу я позволить себе это съесть или нет? Девочки, которые занимаются прыжками в высоту, меня поймут: ты постоянно ходишь голодной. Да и вообще, когда заканчиваешь карьеру, наступает колоссальное чувство облегчения: «Я не должен». Спортсмен всегда «должен», всегда чувствует давление, которое толкает вперёд. Спорт в этом плане — одна из самых сложных и удивительных областей человеческой деятельности, потому что ради результата ты должен отдать своей профессии всё: тело, душу, разум. Это работа без остановок в режиме 24/7. Даже когда спишь, ты на самом деле работаешь, потому что главная задача сна — восстановиться перед очередной тренировкой.

А лучшее в спорте — это люди, которые за тебя болеют. Фанаты. У меня они были потрясающими. Когда совершенно незнакомые болельщики рассказывают, как переживали, как плакали от счастья, когда я побеждала, это совершенно особенные ощущения. Непередаваемые.

— Вы до сих пор очень много общаетесь с болельщиками в социальных сетях. Это присущая статусу необходимость, или просто нравится?

— Вообще-то я очень закрытый человек, и мне никогда не нравилось привлекать к себе внимание, публикуя что-то в соцсетях. Большинство публичных мероприятий во время выступлений были некой повинностью, дополнительной работой, прописанной в контрактах. Не скажу, что это было для меня проблемой, скорее — частью профессии, но я понимала, как сильно все эти вещи способны отвлечь от главного. Поэтому в какой-то момент своей карьеры просто обратилась с специалистам, которые взяли на себя часть обязанностей в этом отношении. Сейчас стало намного проще: мне не нужно ходить на тренировку два раза в день, не нужно спать в перерывах, не нужно думать о куче вещей. У меня появилось больше свободного времени, на активность в социальной сети в том числе. Но на самом деле это по-прежнему остаётся частью работы.

— Как вы представляете свою жизнь через десять лет?

— Надеюсь, у меня всё-таки появится семья, а кроме того, хотелось бы в каком-то качестве остаться в спорте — делиться своим опытом с молодыми спортсменами, возможно.

— Опытом того, как прыгать в высоту, или достигать поставленной цели?

— И того и другого. Долгая карьера, помимо узкоспециальных навыков, учит очень многому: как справляться со стрессом, с трудными ситуациями, с давлением извне, как в этом состоянии продолжать оставаться лучшим. В наши дни подобные проблемы возникают у многих людей. Даже у тех, кто никогда в жизни не занимался спортом. Мне кажется, мой опыт в этом отношении может быть очень полезен и востребован.

— Что бы вы посоветовали вашему младшему брату Николе, который сейчас играет за ПФК ЦСКА, если бы он об этом попросил?

— Не помню, говорила ли я ему когда-нибудь, но одна из самых важных вещей в жизни заключается, на мой взгляд, в том, чтобы оставаться простым человеком вне зависимости от того, какого масштаба слава и успех на тебя сваливаются. Всё это как приходит, так и уходит, и хорошо бы, как говорится, крепко стоять на земле. Во всех смыслах этого слова.