«С отдалением Игр силы не иссякают»: тренер Габрилян о мотивации Ласицкене и психологической подготовке

«Постараемся не опускать руки»

— Успешное выступление спортсмена на протяжении всего сезона подразумевает непрерывную тренировочную работу. Насколько катастрофичен для вас внезапно образовавшийся перерыв?

— Для нас в этом вообще нет никакой катастрофы. Дело в том, что в конце каждого сезона я традиционно даю Марии месяц абсолютного отдыха. В этот период она вообще не должна вспоминать ни о тренировках, ни о спортивном режиме, ни обо мне, а лишь заниматься собой, своими делами: хочет — отсыпается, хочет — отдыхает активно, купается, загорает. Я даже стараюсь не звонить ей в это время. Ну а потом, когда мы встречаемся, начинается подводящая работа.

В этом году сезон у нас получился оборванным — мартовский чемпионат мира был отменён. Поэтому сразу после первенства России я дал ей отдохнуть, и вот уже около месяца мы удалённо занимаемся общефизической подготовкой.

— Но вы ведь не можете прогнозировать, как будет развиваться ситуация в дальнейшем?

— Не могу. Поэтому наши планы постоянно корректируются. Первоначально мы планировали выполнить полный объём работы по ОФП и с 22 апреля начать технические тренировки, поскольку 4 июня должны были прыгать в Юджине на этапе Бриллиантовой лиги. После того как ситуация поменялась, решили продлить тренировки до конца апреля, затем снова уйдём на месячный отдых. С 27 мая начнём втягивающую работу. Если что-то ещё изменится, у нас наготове имеется ещё один план. В любом случае постараемся не опускать руки.

— Рассказывая об этом, вы остаётесь очень спокойным. Получается, поводов для паники действительно нет?

— Ни одного. Наоборот, не терпится заглянуть вперёд. Честно говоря, я предполагаю, что вход в техническую работу, когда до неё дойдёт дело, может оказаться даже интереснее, чем обычно. Главное — не растерять физические кондиции. Конечно, хотелось бы, чтобы этот кошмар быстрее закончился, чтобы всё вернулось в своё русло, чтобы появилась какая-то ясность не только в отношении коронавируса, но и в том, что будет дальше с российской лёгкой атлетикой, с российским спортом в целом.

— Где вы первоначально планировали тренироваться? 

— Там же, где обычно, — в Прохладном, в Кабардино-Балкарии. Это наш родной город, где Маша занималась под моим руководством с раннего школьного возраста. Там есть небольшой, но очень хороший зал с неплохим покрытием — республика купила профессиональную яму специально для нас после победы на чемпионате мира 2015 года. Замкнутое пространство придаёт своеобразные ощущения при выполнении разбега и прыжка.

— Что вы собирались делать потом?

— Планировали заняться уже более тонкой технической подводкой к стартам в Москве, в легкоатлетическом манеже ЦСКА. Во-первых, там очень хорошее покрытие. Во-вторых, что самое главное, после маленького зала Маша намного проще справляется с преодолением высот в большом открытом пространстве.

— То есть именно в этот момент закладывается физическая база, позволяющая вашей спортсменке выступать на большом количестве соревнований без ущерба для результата?

— То, о чём вы говорите, — это вопрос не столько физического, сколько чисто психологического характера. Моя методика вообще строится на том, чтобы заложить в подсознание спортсмена нужную модель движения, не задействовав при этом его сознание. Именно в этом заключается вся сложность. Это специфическая работа, которая строится по принципу «чем слабее, тем сильнее». Иначе говоря, чем больше человек напрягается, тем меньше его КПД. Не случайно же ещё древние китайцы говорили: «Расслабленное тело — сильное тело».

«Запретил Маше даже думать о движениях»

— О теории расслабления и напряжения говорил знаменитый тренер по плаванию Геннадий Турецкий, только начинавший работать с Александром Поповым.

— Всё это хорошо описано в биомеханике, но я имею в виду прежде всего психологию движения, его идеологию. Приведу маленький пример. Можно просто поднять руку, приложив к этому определённое усилие, то есть выполнить осознанную модель движения. А можно подчиниться воображаемому ветру, представив руку пёрышком. В этом случае движение руки выполняется вне сознания и, будучи многократно повторённым, ложится на подкорку своеобразным «мемом». Это приводит к тому, что в стрессовой ситуации, то есть на соревнованиях, сознание не становится для спортсмена тормозящим фактором.

— Как вы к этому пришли?

— Исключительно практическим способом, когда начал работать с Машей. Понял, что довольно часто она не чувствует себя в суперформе, но при этом в сложных условиях неожиданно для самой себя показывает высокий результат. На тренировках моя подопечная обычно прыгает не выше 185 см. А на соревнованиях эта высота у неё начальная. И каждый раз она приезжает на старт с элементами внутреннего сомнения: а вдруг не получится? Но это сомнение тоже является частью нашей психологической работы. 

— Мне всегда казалось, что спортсмен, идущий на старт и тем более на рекорд, должен быть полностью уверен в том, что способен этот результат показать. А тренер должен готовить его именно к этому, а не заставлять сомневаться в себе. Ведь самое страшное для атлета — не показать результат.

— Абсолютно с вами согласен. И Маша боится. Но это своеобразный страх. Дело в том, что в стрессовой ситуации в кровь поступают адреналин и норадреналин. От их количества и соотношения зависит поведение спортсмена. При сильном стрессе у человека включаются механизмы самозащиты, сдерживающие эффекты — это заложено в нас природой. Но когда адреналиновый баланс меняется, тот же самый человек начинает творить чудеса. Может одним прыжком перемахнуть через высоченный забор, залезть на отвесную стену и так далее. Моя задача — воссоздать этот процесс в условиях соревнований. Условно говоря, я должен дать своей спортсменке умение перепрыгнуть забор, вообще не задумываясь о его высоте, а не остановиться в оцепенении перед препятствием. Поэтому и стараюсь выстраивать весь тренировочный процесс в обход сознания.

— Вы так говорите, словно речь идёт о перестановке мебели в комнате. 

— Так и есть. Нужно просто найти способ войти в эту «комнату». Это сложно, когда руководствуешься традиционным пониманием тех принципов и той сознательной психологии, в которой живёт и существует человек. У нас же всё по-другому. Я, например, полностью исключил из нашего с Марией тренировочного рациона идеомоторику, то есть запретил ей даже думать о движениях.

— А как можно запретить человеку думать?

— Элементарно. Строю тренировку таким образом, чтобы Маша думала об образных установках, которые я ей даю. В некотором роде это тот же самый пример ветра с пёрышком, только применительно к моделям движений в прыжках. Маша выполняет установки, которые на первый взгляд вообще никак не связаны с движением. Но в результате у нас получается именно то, что мне нужно. Причём получается вне желаний спортсменки, вне её сознания. Она, например, вообще никогда, и тем более в процессе прыжка, не думает о том, как пройти через маховую ногу, хотя проходит через неё в большинстве случаев идеально. А это одна из основ прыжка в высоту. Здесь я стучу по дереву, поскольку понимаю: как только моя спортсменка начнёт думать о том, как прыгает, она перестанет справляться с этой виртуозной нотой.

— Как хрестоматийная сороконожка, которая не смогла сдвинуться с места, задумавшись, с какой ноги начинает движение?

— Абсолютно точно. Как только включается сознание, действие стопорится. А вот если стресс вытаскивает из человека то, что лежит у него на подкорке, всё работает более чем эффективно. 

— И вы всегда уверены в результате?

— Я всегда очень сильно переживаю, особенно если это психологически сложный старт. Мне, например, было дико страшно, когда на чемпионате мира в Пекине в 2015-м Марии предстояло брать высоту её на тот момент личного рекорда. В ожидании старта она лежала на спине, собираясь встать и начать готовиться к прыжку. И вдруг одна из соперниц, которая уже выполнила свою попытку, подошла к ней вплотную и начала танцевать. Сам я сидел в этот момент на трибуне, слышал рёв стадиона, который стал аплодировать этому танцу, видел, как моя спортсменка закрыла уши и глаза, и всем своим существом чувствовал тот ужас, который она должна переживать. В какой-то момент даже показалось, что все показывают большой палец вниз, как в древнеримском амфитеатре: «Добей её!» Я за Машу тогда очень испугался. Подумал: «Куда ж я её привёз-то?»

— А она?

— Она встаёт, снимает разминочную форму, становится на отметку, прыгает и по попыткам выигрывает чемпионат мира. Вот тогда-то я ещё раз убедился: чем больший страх Маша испытывает на старте, тем более высоким получается КПД.

— Грубо говоря, вам приходится постоянно и очень сильно пугать свою подопечную? 

— Это естественный процесс: все наши старты делю на психологические и на технические. Психологические — те, где стрессовая ситуация велика сама по себе. Её нагнетают соперники, высокая планка, ответственность, огромная армия болельщиков, которая ждёт результата, и так далее. Техническими я называю турниры, где выступают спортсменки, которые по уровню результатов сильно уступают Маше. То есть те, где основная часть прыжков выполняется в одиночестве. Сколько бы я ни говорил об ответственности, о необходимости показать результат, сколько бы моя подопечная сама себе об этом ни говорила, добиться нужного психологического состояния здесь невозможно. И происходит обратный процесс: она начинает сковываться, зажиматься, недостаточно быстро проходит через маховую ногу, и в итоге получается прыжок совершенно не характерного для неё уровня. Но, должен сказать, с каждым годом эта ситуация меняется: у Марии вырабатывается внутреннее умение бороться с собой. Другой вопрос, что в нашем плотном графике необходимо каждый раз восстанавливать нервно-мышечные связи. Это тоже определённая техническая задача.

— Как вы её решаете?

— У артиста, который каждый день играет супервиртуозные партии или поёт на сцене, неизбежно наступает момент, когда нервная система перестаёт справляться с работой на пределе: перегорают нейронные связи, и человек начинает ломать наработанную технику. Для того чтобы этого не происходило, у певцов существуют определённые методики распевки, а у музыкантов — специальные гаммы и этюды, которые возвращают им правильные ощущения, восстанавливают нервно-мышечную связь, моторику движений. По сути, мы делаем то же самое. Я придумал для маховой ноги своего рода этюды в виде небольших прыжков, но с определённой технической установкой. Иногда мы выполняем эти упражнения сразу после соревнований, пока мышцы остаются разгорячёнными. И на следующий старт Маша выходит абсолютно свежая.

«Для нас Олимпиада — как мечта»

— Зачем вы даёте Ласицкене целый месяц отдыха после сезона? 

— Чтобы полностью очистить голову от всего лишнего. Подобно тому, как мы форматируем жёсткий диск в компьютере, прежде чем загрузить новую систему. При этом в подсознании остаётся всё нужное. Маша прекрасно умеет отдыхать.

— Ещё лучше, как мы уже выяснили, она умеет не загружать мозги.

— Кстати, возвращаясь к уже затронутой нами теме: помимо отказа от идеомоторики, из нашего рациона полностью ушла имитация, поскольку с её помощью спортсмен проводит движение через сознание. Визуализации тоже нет — Маша никогда не смотрит на себя со стороны.

— Почему?

— Потому что иначе произойдёт сбой: человеку, как правило, не нравится смотреть на себя со стороны и не нравится слышать свой голос, ведь изнутри каждый видит себя совершенно иначе. Если начать перестраивать себя таким образом, чтобы нравиться себе со стороны, неизбежно начнёшь себя ломать. А я стараюсь, чтобы её внутренний мир оставался таким, каким она его ощущает.

У нас был случай в 2014 году в Осло, где Маша выиграла соревнования, впервые соревнуясь с Анной Чичеровой и Бланкой Влашич. Когда после соревнований мы шли через разминочный зал, там на огромном экране показывали её последний прыжок, который, кстати, получился очень классным. Я остановился и безо всякой задней мысли сказал: «Смотри, Манюня, как раз ты прыгаешь». И вдруг она мне выдаёт: «Фу-у, как же всё плохо! Как медленно, оказывается, я бегу».
Ну а я на том примере ещё раз убедился в правильности того, что ей совершенно не нужно смотреть на себя со стороны.

— Значит, вы в работе вообще не используете видеосъёмку?

— Использую постоянно и на тренировках, и на соревнованиях, но делаю это исключительно для себя, для своего анализа.

— Вынужденная изоляция провоцирует человека думать гораздо больше, чем он думал в обычной жизни. У вас нет опасения, что Ласицкене начнёт пытаться переосмысливать всё, что делала раньше, и это собьёт всё ваши установки? 

— Вот как раз по этому поводу я абсолютно не беспокоюсь. Знаю, что Маша никогда не станет задумываться о прыжках. Принимая пищу, мы же не думаем, как устроен пищевод.

— Но речь не только о прыжках. Любой спортсмен, тренируясь изолированно на протяжении нескольких недель, рано или поздно задаст себе вопрос: «Зачем я продолжаю это делать, если вокруг меня одна неопределённость?»

— Это действительно сложный момент для атлета. Мы надеемся, что неопределённость временна, а в вопросе, как распланировать и выстроить тренировочный процесс в самоизоляции, Маша полностью доверяет мне. К тому же она давно привыкла работать так, как я скажу, — не делает ни больше, ни меньше. Воспитана так, что не спрашивает «Зачем?», «Почему?» или «Какая разница?».

— В вашем собственном подсознании нет страха, что Ласицкене захочет завершить карьеру? Ведь для вас как для тренера это в гораздо большей степени может стать концом профессиональной жизни.

— Я иногда задумываюсь об этом, но скорее с той позиции, что нет смысла беспокоиться, пока не пришло время, — просто не могу себе позволить отвлечься на что-то другое, кроме работы с Машей. К постоянной ответственности за результат мы уже привыкли, но тем не менее, когда осознаёшь, что от успеха до ошибки может быть всего лишь один крошечный шаг, сделанный не в том направлении, моя тренерская ответственность многократно возрастает. Особенно ответственность перед спортсменкой.

— Как вам удаётся сохранять в ученице мотивацию, учитывая, что ни у одного российского легкоатлета нет никакой уверенности в отношении грядущих Олимпийских игр?

— Тут вот какая штука происходит: когда я готовил Машу к Олимпиаде в Рио-де-Жанейро, думал, что проблемой может стать недостаточность каких-то качеств, недостаточность моей собственной работы как тренера, что я не смогу подготовить спортсменку к борьбе за подиум, дать ей то, что необходимо для победы. Но мне и в голову не приходило, что препятствием может оказаться произошедшее с российской лёгкой атлетикой в целом, что мы вообще не будем иметь возможности поехать на Игры. На самом деле Мария была на 100% готова идти на золотую медаль — прыгнула за месяц до Олимпиады на 2 метра. Притом что испанка Рут Бейтиа выиграла с результатом 197 см. 

— Но ведь то же самое может произойти через год в Токио, если Игры всё-таки состоятся.

— Азартом это, конечно, не назовёшь, но, знаете, как в погоне бывает: вот ещё, ещё, ещё чуть-чуть... Мы столько лет шли к этой цели, а теперь всё бросить? Нет, ни в коем случае. Всё ведь совсем рядом, нужно просто быть готовым, не сдаваться. Для нас Олимпиада — как мечта. И что самое главное, с её отдалением силы не иссякают, а, вопреки всему, прибавляются.

— Сколько ещё лет Ласицкене способна выступать на высоком уровне?

— Мне сложно ответить на этот вопрос. У неё семья, когда-то она, естественно, захочет обзавестись детьми. Как всё будет выглядеть после восстановления, никто не сможет точно предсказать. Но судя по тому, как Маша сейчас работает в придуманной мной системе, она сможет прыгать ещё очень долго.