«Со всеми партнёршами на тренировках ругался»: Костомаров о буйном характере, двух дисквалификациях и роли драгдилера

На интервью Роман Костомаров прикатил на мотоцикле. Поймав мелькнувшее у меня на лице удивление, среагировал моментально:

— Я же городской человек, живу в центре, поэтому выбираю транспорт в зависимости от ситуации на дорогах. В Лужники, где проходят съёмки «Ледникового периода», на мотоциклах не пускают, но сегодня  тренировок нет. Вот и отвожу душу. О чём будем беседовать?

— Давайте начнём с того, что ваша с Татьяной Навкой победа на Олимпийских играх 2006 года стала последней для российских танцев на льду. Вы ехали в Турин выигрывать?

— Конечно. На 100% золотой медали нам гарантировать никто не мог, тем более что к тем Играм в спорт вернулись чемпионы мира 2001 года и бронзовые призеры Игр в Солт-Лейк-Сити Барбара Фузар-Поли и Маурицио Маргальо. Но мы ехали бороться за первое место, и ни за какое другое, — это точно.

— И проиграли итальянцам уже на старте в обязательном танце...

— Скорее, итальянцев там просто сделали первыми, хотя они абсолютно этого не заслуживали. Все понимали, что Барбару и Маурицио станут максимально поддерживать: это Италия, они в родных стенах, их «домашние» Олимпийские игры, но мы с Таней думали только о том, чтобы держать собственные эмоции в кулаке, не расплёскиваться, ничего не слышать, не видеть и ни в коем случае не потерять концентрацию. Я, по крайней мере, настраивал себя именно так. Чуть-чуть расслабишься — ошибка случится всегда.

— Как она случилась в Турине у пяти пар, упавших в оригинальном танце?

— На Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити, если помните, в танцах тоже был камнепад: рухнули канадцы, которые претендовали на победу, те же итальянцы. Но в Турине в психологическом плане действительно творилось что-то страшное, если упали даже Рита Дробязко с Повиласом Ванагасом — люди, которые на моей памяти вообще не ошибались никогда. Вроде стараешься не смотреть предыдущие разминки, но приезжаешь заранее на каток, слышишь разговоры, волей-неволей поглядываешь на мониторы, а там падают, падают, падают...

— Выигранная Олимпиада — это ни с чем не сравнимая история в плане эмоций?

— Вообще ни с чем. Когда я начинал кататься, считал, что в спорте главное — стать чемпионом мира, а всё остальное — фигня. В Солт-Лейк-Сити в 2002-м выступал абсолютно спокойно, поскольку мы с Таней там вообще ни за что не боролись и остались десятыми. А в этом случае думаешь разве что о том, что было бы несколько приятнее подняться в итоговом протоколе на одно-два местечка повыше.

— Не думала, что разница между десятым и девятым местом может быть принципиальна...

— По большому счёту её нет. Но есть люди, с которыми ты на протяжении многих лет соревнуешься, и так или иначе постоянно сравниваешь себя с ними. Когда мы с Таней приехали на свой первый чемпионат Европы в Прагу в 1999-м, в программе было два обязательных танца. В первом мы обыграли Албену Денкову и Макса Ставиского, а во втором как-то неудачно проехали, улетели на 13-е место и с тех самых пор вплоть до 2004 года не могли не то что обыграть, но даже приблизиться к Максу и Албене.

— Когда в 2004-м вы выиграли у этой пары чемпионат Европы в Будапеште, а затем и чемпионат мира, шло немыслимое количество разговоров о том, что главное ваше преимущество перед болгарским дуэтом — российский флаг...

— По этой логике, мы должны были быть на пьедестале чемпионата мира в 2003 году, когда и с восточной программой под Питера Габриэла угадали, и откатались суперски, и Елена Анатольевна Чайковская помогала как тренер. Но проиграли. У Макса с Албеной в 2004-м была очень удачная программа, кстати. А мы тогда рискнули выйти с нашей «Розовой пантерой». И ведь весь сезон прошли безошибочно, повыигрывали всё, начиная с серии Гран-при.

— Нужно определённое мужество на то, чтобы решиться в танцах на гротеск...

— Соглашусь. Особенно когда ты уже не юниор. У нас вообще многие танцы, я бы сказал, внезапно складывались. Тот же «Остин Пауэрс» стал результатом похода с Таней и Сашей Жулиным в кино. Программу под Майкла Джексона сделали потому, что на тренировках в Америке постоянно включали Джексона на катке: нам нравилось под эту музыку двигаться.

— В своё время один из российских тренеров сказал, что работа с парой — это всегда треугольник, где очень важно иметь большинство, а значит тренеру надо стараться любым способом перетащить одного из партнёров на свою сторону, привязать его к себе. Работая с Навкой, которая была замужем за Александром Жулиным, вы, по сути, всегда оставались в одиночестве. Это тяжело?

— В какой-то степени я сам создал себе такую ситуацию. Совершил ошибку, за которую потом несколько лет расплачивался.

— Ошибкой вы называете решение встать в пару с Анной Семенович в 1999-м?

— Да. Мы тогда очень много ругались с Таней. Наталья Владимировна Линичук, у которой мы тренировались в Делавере, не сильно меня за это осаживала, а в чём-то даже поддерживала. Поэтому конфликты становились всё более острыми. Таня тогда уже встречалась с Жулиным, он, естественно, во всех ситуациях за неё заступался, однажды от него к нам на каток даже приезжал какой-то человек со мной пообщаться. Меня тогда, помню, сильно взбесило, что Саша не сам приехал, а подослал кого-то со стороны. Весь накопившийся негатив и привёл к тому, что я сделал тот выбор.

— Покатавшись с Семенович один год, поняли, что погорячились?

— Сначала я просто был очень расстроен тем, что сезон пошёл насмарку. Потом как-то остыл, поддался утешениям со стороны, что «тренер знает, как лучше», а через некоторое время приехал к Сашке Абту, у которого дома была его мама. И сидя на кухне, она мне вдруг и говорит: «Ром, ты чего, дурак, что ли, совсем? Ты чего натворил-то?» Эти слова так меня зацепили — как ножом по сердцу. Все раны разом надорвались. Приехал домой и говорю своей маме: «Надо что-то делать». Вот так пошло-поехало. Позвонил сначала Таниной маме в Днепропетровск, потом самой Тане... Просто, когда мы договорились, что снова попробуем кататься вместе, было понятно, что делать это в группе Линичук уже точно не получится.

— Та история заставила переоценить свою жизнь?

— Своё эго мне однозначно пришлось засунуть куда поглубже. Каждый раз, когда у нас возникали в тренировках какие-то напряжённые моменты, мне припоминали едва ли не все мои прегрешения. Много раз хотелось всё бросить и уехать, но каждый раз я себе говорил: «Терпи, терпи, терпи!»

— Вы ведь дважды попадали под дисциплинарные дисквалификации в течение спортивной карьеры. Откуда такое буйство характера?

— В 20—25 лет у многих спортсменов любая попытка нарушить режим вызывает какой-то безумный выплеск адреналина, сумасшедшие эмоции. Это даже не желание что-то натворить, а просто алкоголь делает своё дело. Становишься более буйным, более шумным, крикливым, соображалка отключается. Первая дисквалификация у меня была в 1997-м на Универсиаде в Южной Корее, когда я катался с Катей Давыдовой.

— Из-за чего?

— Мы приехали на те соревнования без тренера и после первого обязательного танца стали третьими, хотя не должны были никак проиграть второе место. На ужине я с горя наелся мороженого, и наутро выяснилось, что не могу дышать и, соответственно, не смогу кататься. Руководительница команды ругала меня тогда в хвост и гриву, но на старт я не вышел. Ну а вечером уже в деревне выпил и стал кому-то из парней всю эту ситуацию достаточно громко пересказывать, стоя на балконе. Под балконом на мою беду проходила та самая руководительница, которая узнала в тот вечер о себе много нового. Вот меня и дисквалифицировали до конца сезона.

— А что случилось потом, когда вы снова вернулись на лёд?

— Потом был взрослый турнир в Австрии, где мы с Катей заняли третье место, а мой друг Вахтанг Мурванидзе подвернул на тренировке ногу и снялся с соревнований. Ну мы и присели в барчике ближайшего молла, начали выпивать. Я с радости, Вахо с горя. Потом вернулись на каток смотреть, как катаются девочки. Сорвали зачем-то пожарный огнетушитель со стены на трибуне, начали поливать друг друга... Потом уехали в гостиницу продолжать праздник. По телику показывали какой-то боевик, вот и мы намотали на руки полотенца, начали крушить всё вокруг. Порезались, стены кровью перепачкали, а после этого попёрлись на заправку купить чего-нибудь выпить. По дороге нападали на прохожих из-за кустов... То есть просто какая-то шизофрения началась: мы солдаты, вокруг нас война...

Утром по требованию хозяев отеля я выписался, но до какой степени всё это пахнет жареным понял, когда приехал на каток и увидел, что мы с Катей жирным красным фломастером вычеркнуты из числа участников показательных выступлений. Потом уже мне сообщили, что из гостиницы в российскую Федерацию фигурного катания пришёл счёт, где были указаны очень большие суммы в валюте.

— Расплачивалась за ваши грехи тоже федерация?

— Нет, я сам. За два года до этого мы с Катей Давыдовой выиграли чемпионат мира среди юниоров, получили первые деньги — и я купил машину. Пришлось продать.

— Эта история сильно вас отрезвила?

— На какое-то время — да. В Америке, когда я стал там тренироваться, тоже много чего случалось. По сей день не понимаю, как удалось избежать каких-то действительно серьёзных последствий. Не сесть в тюрьму, например.

— Неужели адаптация давалась столь дорогой ценой?

— В первые четыре года очень давило вообще всё. Ты в чужой стране, ты уехал от всех своих друзей, ты абсолютно без собственных денег, тебе выдают $150 в месяц, на которые ты питаешься и живёшь. Комната в «Русском доме», где американцы предоставляли жильё для спортсменов Натальи Владимировны (Линичук. — RT), была бесплатной, но там не было даже кондиционера, чтобы хоть как-то избавиться от сорокаградусной жары. Всё питание — сосиски по доллару штука или «Бургер Кинг». Спасибо старшим ребятам, помогали всячески, подкармливали: Анжела Крылова с Олегом Овсянниковым, Илья Авербух...

— А подработать подкатками в выходной день не удавалось?

— На нашем катке свободного льда не было вообще. Иногда Геннадий Карпоносов просил отвезти его дочку Настю на занятия танцами. Это означало три часа ехать на машине в одну сторону, ждать полтора часа, потом возвращаться обратно и сразу идти на вечернюю тренировку. Но это давало хоть какие-то дополнительные деньги, потому что на 150 баксов в Америке было не прожить никак.

— Решение вернуться в Россию после восьми лет американской жизни у вас с Навкой и Александром Жулиным было единогласным?

— Это получилось само собой. Сразу после Олимпиады в Турине мы уехали на гастроли в Art on Ice, потом были показательные выступления по городам России, какие-то другие предложения, а летом стало известно, что Илья Авербух собирается делать на Первом канале проект «Звёзды на льду» и хочет, чтобы мы с Таней у него катались. То есть это была просто работа, хорошо оплачиваемая к тому же.

— То есть уход из спорта получился безболезненным?

— Так мне казалось, пока мы с Таней были сильно заняты в шоу. Но смотреть те же самые этапы Гран-при, когда они проходили в Москве, в первые два года было вообще невозможно. Сразу начинался внутренний раздрай: «А как же я? А когда же я? Почему они там выигрывают, а я на трибуне сижу?»

— Как долго сохранялось ощущение, что в любой момент можно вернуться в прежнюю жизнь и продолжать выигрывать?

— У меня были варианты, которые позволяли поехать на Олимпиаду-2010, скажем так.

— С Оксаной Домниной?

— Мы действительно провели с Оксаной несколько совместных тренировок, в нас видели определённый потенциал, но сам я, честно говоря, не слишком верил в эту затею. Считал, что новая партнёрша — это сразу несколько шагов назад, как бы ты ни катался.

— Оксана не обиделась, что вы не захотели продолжать?

— Мне кажется, что она слишком дорожила нашими личными отношениями. Даже за те несколько проведённых вместе тренировок стало понятно, что работать со мной не так просто. И разногласия на льду вполне могли привести к тому, что мы бы разошлись и в жизни. Поэтому я как-то сразу пришёл к выводу, что если возвращаться и пытаться стать двукратным олимпийским чемпионом, то только с Навкой.

Таня, кстати, была готова поехать на Игры даже ради того, чтобы просто попасть в тройку. Более того — рассматривался вариант, при котором мы даже не потеряем деньги в тех шоу, которые пропустим из-за подготовки к Играм. Но подсознательно я понимал, что не хочу снова залезать в эту кабалу ни за какие деньги. Тем более — ради борьбы за второе или третье место. Я же прекрасно видел, с кем придётся соревноваться.

— Могли вы предположить, выступая у Ильи Авербуха в «Звёздах на льду» в 2006-м, что история ваших взаимоотношений с ледовыми шоу продлится более 15 лет?

— Я не мог предположить, что это будет настолько успешно и что этот проект так много всего мне даст. Авербуху я вообще очень благодарен за возможность так ярко жить после спорта — работать в его шоу, в его больших спектаклях. Илья в этом плане сделал для фигуристов очень большое дело. Мне везло и с партнёршами. Хотя сейчас могу признаться честно: вернувшись из Америки, где на протяжении восьми лет у нас не было даже русского телевидения, я понятия не имел, кто такая Чулпан Хаматова.

— А Екатерина Гусева, с которой вы катались в первом сезоне и сразу добрались до полуфинала?

— Ну, «Бригаду», конечно, в Америке все смотрели. В самый первый сезон я был счастлив, что у меня такая крутая партнёрша, поэтому с радостью согласился с ней кататься.

— Когда учишь взрослого человека стоять на льду, его страхи сильно мешают? Или приходится останавливать?

— Поначалу все почему-то хотят сразу начать прыгать и непременно — тулуп.

— Ключевое слово «поначалу»?

— Ну да. Сейчас, например, я катаюсь с Региной Тодоренко. Она просмотрела много программ с «Ледникового» с моим участием, и вообще много чего смотрит о фигурном катании. Не так давно показывает мне видеоролик: «Вот так хочу!» А там олимпийские чемпионы Сочи, американцы Мэрил Дэвис — Чарли Уайт выполняют свою самую навороченную поддержку...

— И?..

— «Да-да-да, — говорю, — в следующий раз».

— Меня в своё время потрясла программа, которую с Еленой Подкаминской исполнял Пётр Чернышёв: поднял партнёршу, поставил себе на ботинки, откатал всю программу и поставил обратно на лёд...

— У них была и другая программа, где Пётр фактически вообще не катался, а Лена каталась одна. То есть он тоже экспериментировал, поиздевался над партнёршей как следует. Хотя этот проект, конечно же, не про сложность.

— Меня потрясло, с какой скоростью в рамках «Ледникового» у фигуристов начали распадаться вроде бы очень прочные человеческие отношения. В чём причина? Неужели всего лишь в том, что в руках появляется новое тело?

— Новое тело, новые эмоции, новые ощущения, плюс с этим человеком ты проводишь достаточно много времени и подсознательно хочешь понравиться партнёру. В своей профессии артисты так или иначе изначально заточены на флирт, на самоутверждение, но мне кажется, что многие зачастую и в обычной жизни играют. Просто когда сталкиваешься с этим впервые, не отдаёшь себе в этом отчёта. И тебя тоже начинает затягивать. А потом словно кипятком ошпаривает: что ты делаешь? Ладно бы в 20 лет, когда нет ни семьи, ни детей.

— Многие фигуристы женятся на своих партнёршах как раз в этом возрасте...

— Я со всеми своими партнёршами на тренировках в основном ругался. Уходил со льда с мыслью: «Не видеть бы тебя ещё неделю!» Какая уж тут женитьба...

— Ваша работа в кино — это прямое следствие приобретённых на «Ледниковом» знакомств и связей?

— Вот как раз с кино всё получилось абсолютно случайно. Александр Ашотович Атанесян, у которого я снялся в фильме «Близкий враг», мне уже после съёмок сказал: «Я редко смотрю телевизор, но как-то нажал кнопочку на пульте, увидел тебя с Чулпан, когда вы сидели в Kiss & Cry, ждали оценок — и что-то меня зацепило, какая-то очень интересная эмоция...» В результате меня утвердили на роль драгдилера без каких-либо кастингов и проб.

— Мне было жалко, когда вас убили в том фильме...

— Умирать, кстати, было ужасно трудно. Эту сцену снимали последней, уже глубокой осенью, и в неотапливаемом особняке, который мы арендовали для съёмок в Батуми, было реально холодно. Я должен был упасть в халате на мраморный пол и неподвижно лежать — так, чтобы глаза не дёргались, губы не тряслись. А меня мало того что от страха колбасило, так ещё и холод собачий. В общем, достаточно тяжело было.

— Не могу не задать вам ещё один вопрос: читатели не простят. Ваша бандана или бейсболка давно стали такой же неотъемлемой частью имиджа, как шляпа Михаила Боярского. Вы дома головной убор снимаете?

— Конечно. Это, как вы правильно заметили, всего лишь часть имиджа. Когда-то мне было так комфортнее чувствовать себя на льду: шевелюра стала редеть, а волосы всё-таки нужны партнёру, когда выступаешь в танцах. В одиночном катании с этим несколько проще. Ну а сейчас просто привык. Взрослею...