«Яна тогда пошутила: ты ещё ничего»: Плющенко о своих Олимпиадах, ставке на Щербакову, погоне за квадами и большой семье

Интервью c двукратным олимпийским чемпионом предшествовала почти часовая прогулка. По одну сторону ограждения его владений — каток, парковка, гостиница на 16 номеров, которую планируется закончить к маю, строящийся зал площадью 300 кв. м для ОФП и единоборств, а в небольшом отдалении — речушка с утками, деревянный домик для кур и теплицы, расположенные там, где в отдалённой перспективе должен появиться теннисный корт.

По другую сторону — полдюжины гостевых домиков, хозяйское жильё, просторный вольер для собак и баня на берегу самодельного пруда. Внутри катка два зала — хореографический и тренажёрный, комната для восстановления с суперсовременным оборудованием, раздевалки. На втором этаже кафе. Рядом рабочий кабинет, добравшись до которого я наконец включаю диктофон.

— Вопрос, который, полагаю, до сих пор не даёт покоя огромному числу болельщиков: почему в олимпийском женском турнире вы поставили на Анну Щербакову?

— Когда Саша Трусова начала у меня кататься и мы приехали вместе с ней на чемпионат России в декабре 2020-го, я впервые увидел Щербакову не с трибуны. Внимательно смотрел все её тренировки, как она разминается, что делает на льду. Аня выступала тогда после COVID-19, а я уже знал, что это такое: сам переболел в очень сложной форме, лежал в реанимации. И эта девочка откатала и короткую, и произвольную программу чисто. Вот тогда я понял, что у Щербаковой есть стержень, что она не просто способна собираться, но совершенно потрясающе умеет это делать в нужный момент. Окончательно я убедился в этом на чемпионате мира.

— В Стокгольме?

— Да. На тренировках Щербакова не могла делать вообще ничего, с тройных прыжков падала. Заходила на каскад тройной лутц — тройной риттбергер и падала с него постоянно, в то время как Саша Трусова была в блестящей форме и выносила на тренировках всех.

— Это я прекрасно помню, поскольку видела своими глазами.

— Я тогда смотрел на Сашу и думал, что с таким катанием она может позволить себе выступать, что называется, на одной ноге. Не прыгать никакие 85 ультра-си, спокойно сделать короткую, чтобы быть второй-третьей, произвольную откатать максимум с тремя четверными и уехать с золотой медалью. Но, к сожалению, у нас не получилось.

Ну а перед Олимпийскими играми я прикинул, что у Ани, помимо её личностных качеств, уже имеется успешный опыт крупных турниров. Вот и решил поставить на неё.

— Получается, кандидатура Валиевой тоже вызывала у вас сомнения?

— Камила потрясающая  спортсменка. У неё блестящая пластика, красивые движения, красивые вращения, она дотягивает ноги. Плюс красивейшие прыжки с хорошим выкатом, за что можно ставить большие плюсы, бонусовать. Но вот почему-то я верил в Аню.

— Если бы вы были одним из руководителей команды и принимали решения относительно командного турнира, какой предложили бы состав?

— Предложил бы сделать изменения прежде всего в женском командном турнире. Чтобы Щербакова катала короткую программу, а Трусова — произвольную. В этом варианте — при условии, что Валиева победила бы в личном турнире, — все три российские девочки имели бы шанс вернуться из Пекина с золотой медалью. Каждая из них это заслужила и точно была достойна олимпийской победы.

— Вы выступали на четырёх Олимпиадах и ни разу после этих Олимпиад не участвовали в чемпионатах мира. Почему? Настолько сильно накатывает эмоциональное опустошение?

— Мы с Алексеем Николаевичем Мишиным всегда готовились в олимпийских сезонах к самому главному старту, то есть к Играм. Всё остальное шло по разряду второстепенных турниров: чемпионаты Европы, финалы Гран-при. Если эти старты не вписывались в подготовку, мы от них отказывались. Ну а на Олимпиаде если всё складывается хорошо, чемпионат мира уже как бы и не нужен. Я всегда рассуждал именно так. К тому же у меня всегда после Олимпиад что-то происходило. То заболевал, то обострялась какая-то травма, и уже не хотелось рисковать, зная, что дальше время расписано под показательные выступления или профессиональные соревнования. Надо же было как-то зарабатывать.

Но главное — не было драйва. Я почему-то очень хорошо запомнил, как Илья Кулик выиграл Олимпиаду в Нагано и сразу объявил, что поедет на чемпионат мира. Мишин меня тогда впервые на мировое первенство выставил. Сказал, что Кулик, скорее всего, не будет выступать, поэтому мы с ним и Лёшей Ягудиным поедем в США и будем две недели готовиться в Миннеаполисе. Я до последнего дня не понимал, буду выступать, не буду. Хотя если взять мою самую первую Олимпиаду, мы тоже планировали ехать после неё на чемпионат мира.

— Почему же не поехали?

— Я сильно заболел в Солт-Лейк-Сити сразу после выступления. Три дня вообще пластом лежал. Поднялась температура под 40, всё тело крутило, встать не мог — меня врачи под руки водили. Думал, сдохну. Меня возили в клинику, которая находилась прямо в Олимпийской деревне, но анализы ничего не показывали, и по реакции врачей я видел, что они сами не понимают, что со мной происходит. До сих пор не знаю, что тогда случилось. Наверное, на фоне всего пережитого так накрыло. Слишком большим оказался стресс.

— В вашей олимпийской истории было два достаточно болезненных поражения — Солт-Лейк-Сити и Ванкувер. То, что довелось пережить на тех Играх, сравнимо с состоянием Трусовой после поражения в личном финале Пекина?

— В Солт-Лейк-Сити я проиграл по делу. Лёша был просто сильнее. Он психологически выстоял, да и катался блестяще. Поэтому я не стыжусь того поражения. У меня был сильный соперник, который одним фактом своего существования толкал меня вперёд, а я его. Ванкувер — да, это однозначно было состояние, как у Трусовой. Правда, реакция была прежде всего на систему судейства и низкую стоимость четверных. Я знал, что Мишин в любой ситуации будет за меня. А вот федерация фигурного катания тогда меня не поддержала и, увы, даже не подала протест: я был единственным, кто исполнил в короткой программе каскад 4—3, но при этом всего на 1,5 балла опередил Эвана Лайсачека. Поэтому уже на этом этапе стало понятно, что и как будет дальше происходить. Но я рад тем не менее, что именно после моего спича на пресс-конференции и возмущения значительной части мировой прессы и болельщиков Международный союз конькобежцев в очередной раз изменил систему судейства, существенно повысив цену за четверные прыжки.

— Не так давно я разговаривала с Рафаэлем Арутюняном, и он сказал, что не будет удивлён, если его ученик Нэйтан Чен не захочет продолжать спортивную карьеру после триумфа в Пекине. Каким образом на протяжении стольких лет удавалось находить мотивацию вам?

— После победы в Турине я ушёл на три года и думал, что совсем. На тот момент у меня уже две Олимпиады было, две медали, серебряная и золотая, и я понимал, что мне не нужно больше ничего. Есть деньги, есть подписанные на три года и очень хорошие контракты, то есть я достаточно занят, чтобы не жалеть о том, что мне недостаёт регулярных соревнований. Ну сколько раз можно выиграть чемпионат мира? Семь? Восемь? И что?

— Но вернулись же вы перед Ванкувером?

— Сподвигла жена. Когда мы только познакомились, Яна поехала со мной в один из туров. Я «пончиком» был, весил 82 кг — сильно поправился после спорта. Такой щекастый. Ещё длинные волосы у меня были. Должен был весить 69 кг, максимум 71. Но… Хорошая жизнь, питание. В спорте ведь постоянно впроголодь сидели. К тому туру я начал более активно двигаться, чуть сбросил вес, восстановил тройной аксель. Яна посмотрела на это и говорит: «Слушай, а ты ничего ещё, оказывается, и прыгаешь классно. Может быть, обратно в спорт?»

Это было сказано в шутку, но в голове у меня засело. Я посмотрел по телевизору какой-то очередной чемпионат и сам себе задал вопрос: чего они делают такого, чего не смог бы сделать я? В итоге в 2008-м мы поехали на сборы в Германию, покатались полторы-две недели, почти сразу у меня прихватило колени — дала о себе знать прежняя травма мениска. Там же, в Германии, меня прооперировали — в шестой раз. И сезон закрылся окончательно. Сначала я сказал и Яне, и Мишину, что кататься уже точно не смогу, но потом начал снова потихонечку тренироваться. И втянулся.

— Допускаете, что через три года точно так же может вернуться Чен?

— Он учится, причём серьёзно. Мне хотелось бы, конечно, ещё на одних Играх увидеть Нэйтана, но ему сложно будет. Там такой мальчик растёт, наш русский, Илья Малинин. Сын моих друзей, Тани Малининой и Ромы Скорнякова. Уже сейчас делает каскад 4—4 с тулупом и риттбергером и, если всё это дотянет до нужного уровня, считайте, ушёл ото всех лет на пять вперёд. А так я бы и Юдзуру Ханю хотел видеть на четвёртой Олимпиаде.

— Подождите! В своё время вы лично мне сказали, что хотите выступить на четырёх Олимпиадах и чтобы никто это достижение не повторил.

— Так я же имел в виду не участие, а медали. Так что Юдзуру уже мой рекорд, увы, не повторит. Хотя мне очень жаль. Он настоящий фанат этого спорта, только им и живёт. Других таких спортсменов я просто не знаю. Кататься просто так, не стремясь к максимальному результату, можно долго, хоть до 40 с лишним. В парном катании катается же англичанка, у которой трое детей.

— Чем вы как тренер можете объяснить тот факт, что российские девочки довольно лихо пробуют исполнять «старшие» четверные прыжки, а у мальчиков этот процесс идёт медленно и как бы с опаской?

— У меня есть четыре прекрасных мальчика в старшей группе, и могу сказать, что у них голова вообще по-другому устроена, словно какой-то блок до определённого возраста стоит. С собственным опытом мне здесь трудно сравнивать. Я начал прыгать квады в 18 лет. Как-то разговаривал с Мишиным и спросил его: почему мы в своё время не взяли на год паузу и не подготовили все четверные прыжки? Он отвечает: «Жень, так ведь тогда это не нужно было».

Сейчас в 15 лет спортсмены начинают уже размышлять по-другому. Начинают иначе думать, иначе тренироваться. Но никогда не знаешь, когда именно это произойдёт. У моих ситуация переломилась буквально в один день. И четверные сразу пошли. У Никиты Сарновского лутц на подходе, сальхов и тулуп он запрыгал за неделю. Его брат Кирилл сейчас тоже и риттбергер, и сальхов запрыгал. В младшей группе у меня есть 11-летний мальчик, у которого все четверные уже прямо рядом. Хотя я не сторонник того, чтобы в 11 лет дети шли на такие прыжки. Это слишком травмоопасно.

— Когда Дарья Усачёва получила в прошлом ноябре перелом бедра, было немало высказываний о том, что тяжёлые травмы в фигурном катании — это норма. Разделяете эту точку зрения?

— Травмы случаются у всех спортсменов, это факт. Тем более сейчас, когда фигурное катание ушло так далеко вперёд. Но сравнивать с тем, как это было в моё время, я бы не стал. У нас толком не было ни нормальной спортивной медицины, ни восстановительных процедур. Сейчас есть всё: препараты, аппараты, массаж, бассейн, сауна, подпитка для суставов, для мышц, для связочек. Я сам не так давно купил для школы аппарат для восстановления после нагрузок, который стоит, как чугунный мост. Но когда говорю, что в 11 лет всё-таки рановато прыгать четверные, имею в виду, что у детей ещё нет в этом возрасте необходимого мышечного корсета, нет подготовленных к такой работе связок.

Если у девочек почти никогда не бывает болезни Осгуда — Шляттера (заболевание, при котором появляется бугристость на передней поверхности большеберцовой кости. — RT), а если и возникает, то это единичные случаи, у пацанов эта проблема сплошь и рядом. И меня в своё время «шляттеры» мучили, и у моего Санька, которому сейчас девять лет, с этим тоже были сложности. Но многие родители часто бывают настроены так: больно? Ничего страшного, пускай продолжают прыгать. Никто вообще не думает о том, что ребёнок, у которого что-то болит, много не напрыгает. Скорее лишний раз травмируется. Но нынешние родители знают ведь всё гораздо лучше, чем тренеры. И это поголовное явление.

— Им не жалко собственных детей?

— Нет. Хотя я этого не понимаю. У меня Санёк сейчас прыгает только двойные прыжки, и я совершенно по этому поводу не переживаю. Даже если он запрыгает тройные через год или два, это ничего не изменит. Решаться всё будет значительно позже. И важно, насколько здоровым и сильным ты в этот взрослый спорт войдёшь.

— Много раз слышала, что ту физическую подготовку, которую вы даёте в своей школе спортсменам, способны выдержать немногие.

— Знаете, у меня в своё время был тренер Михаил Хрисанфович Маковеев, который четыре года вёл меня в Волгограде и в 11 лет передал Мишину. Сам он не имел к фигурному катанию никакого отношения, был штангистом. И у нас было такое ОФП, рядом с которым никакое нынешнее не стоит. Кроссы, пистолетики, отжимания, прыжки самые разнообразные…

Своих детей я, можно сказать, ещё даже не начинал настоящими нагрузками мучить, хотя в сравнении с другими школами ОФП у меня и правда на высоком уровне. Поэтому у нас начало сезона и получилось таким классным, все дети выстрелили. И Вероника Жилина стала выигрывать, и Соня Муравьёва, и тройной аксель многие запрыгали. Я сам с ними здесь носился летом по территории, как когда-то с нами вместе бегал Маковеев. Мы специально не поехали ни на какие сборы, остались дома, поскольку имеющаяся база позволяла проделать очень качественную летнюю работу.

— Я совсем забыла, кстати, что ваш волгоградский тренер пришёл на каток из тяжёлой атлетики.

— Маковеев в своё время был очень дружен с Игорем Борисовичем Ксенофонтовым, вместе с ним учился в Свердловске. После института они разъехались по разным городам, но через какое-то время Игорь Борисович позвонил и говорит: «Миша, в Волгограде школа фигурного катания открывается, срочно нужен тренер. Собирайся, езжай, я тебе все книги дам, по ходу научишься». Маковеев по тем книгам фигурное катание и освоил — все тройные прыжки со мной выучил. И я приехал к Мишину со всеми этими прыжками. В 11 лет. По тем временам это было недосягаемо.

Вот и сейчас я подхожу к ОФП очень внимательно и ответственно. С той же Сашей Трусовой мы делали очень большую работу на сборе в Кисловодске. Правда, потом она сказала, что ей это слишком тяжело, и нагрузки немного пришлось уменьшить.

— Сложно начинать работу со спортсменом, который уже привык к определённому формату тренировок?

— Непросто. У меня, например, был очень талантливый фигурист, с которым мы прекрасно начали заниматься, ставить программы, но прошло две недели — и человека словно заклинило: что бы я ни говорил, он меня словно не слышал, катался сам по себе. Говорю ему: если ты пришёл, чтобы просто взять лёд и тренироваться самостоятельно, этого не будет. А он мне отвечает, что просто не привык по-другому, всю жизнь тренировался один. Тренеры в лучшем случае что-то мимоходом подскажут. В итоге мы расстались. Когда спортсмен тренируется без постоянного присмотра, велика вероятность, что какие-то ошибки, если они вовремя не были исправлены, человек будет просто заучивать. И в экстренных ситуациях, на больших соревнованиях они могут всплыть.

— Когда к вам в школу начинает проситься тот или иной спортсмен, вы как-то учитываете интересы тех, кто уже катается? И нужно ли вообще принимать в расчёт точку зрения спортсмена?

— Моя позиция в этом отношении всегда была проста: если ты приходишь в мой дом, значит, должен принимать мои правила.

— Сами ведь знаете, насколько спортсмены бывают ревнивыми.

— Знаю. Но тогда надо закрывать вопрос иным путём, как в своё время сделал я сам, когда узнал, что Алексей Николаевич думает о том, чтобы взять в группу Стефана Ламбьеля. Мишин тогда пришёл на тренировку и говорит: мол, есть такое предложение. И озвучил сумму, о которой шла речь. Я сразу тренеру сказал: не надо брать, я дам больше. И всё. Это были очень большие деньги, но вопрос был снят.

— Что в вас тогда говорило: эмоции или чисто практические соображения?

— Скорее второе. Я знал, что Ламбьель — это сильный спортсмен. Что Мишин даст ему хорошую историю и мне станет гораздо сложнее с ним соревноваться. Вообще, фигурное катание устроено во всём мире таким образом, что не тренер платит спортсменам, а спортсмены — тренеру. Тем более в частных школах. Тот же Крикет-клаб в Торонто, где тренирует Брайан Орсер, зарабатывает огромные деньги только на том, что фигуристы платят за членство. Мы же дали своим спортсменам жильё, личных спонсоров и массу других преференций.

— Российские спортсмены сейчас оказались лишены возможности принимать участие в международных соревнованиях. Вы уже думали, как использовать этот период вынужденного простоя?

— Соревноваться всё равно надо. Надо проводить турниры внутри страны, подтягивать Китай, Армению, Белоруссию — всех желающих. Я уже высказал предложение: почему бы не запустить в России серию турниров по принципу Гран-при? В те же самые даты проводить шесть этапов и финал. Но не для шести финалистов, а сделать две группы, чтобы было десять или 12 человек. Без соревнований нельзя. Думаю, что годика через два мы вернёмся на международную арену, и к этому надо быть готовыми.

— Вам не кажется, что в фигурном катании всё больше назревает необходимость в очередной раз поменять правила и перестать обращать внимание на неправильные рёбра или преротейшны? Может быть, стоит сделать критерии оценки более примитивными, но и более понятными, а не задаваться вопросом, почему спортсмен выполняет тулуп как сальхов, а судьи этого не видят?

— Я вообще-то всегда был за то, чтобы жить по правилам. И вот по этим самым правилам флип должен прыгаться с внутреннего ребра, а лутц — чётко с наружного. Если это зубцовый прыжок — он должен быть зубцовым. Да, после зубца фигуристу позволительно чуть перейти на ребро, но точно не до такой степени, чтобы тулуп воспринимался как сальхов.

В своё время я прыгал лутц, и у меня после зубца тоже незначительно шёл переход на ребро. Помню даже, Курт Браунинг (четырёхкратный чемпион мира. — RT) сказал на одном из чемпионатов мира, где был комментатором, что это надо запретить. Но когда стали смотреть более пристально, столкнулись с тем, что больше 60% фигуристов так прыгает.

— Благодаря этой уловке и делается преротейшн?

— Да. Но тут тоже не всё однозначно. Поворачиваться в прыжках можно и нужно. Плохо, когда это делается совсем уж откровенно. Помните, был такой спортсмен — Тимоти Гейбл? У него прыжок был совсем крошечный, невысокий. Но он так здорово «воровал» обороты на льду, что в воздухе ему оставалось выполнить в четверном прыжке три оборота с четвертью. Я тоже учу своих спортсменов поворачиваться на льду. Но не до такой степени, как это делают в четверных прыжках некоторые девочки. Дело здесь не в том, что я кого-то осуждаю. Просто наверняка придёт время, когда за это станут наказывать. А переучиться будет уже невозможно.

Или ещё пример: многие тренеры начали в какой-то момент учить детей прыгать с руками наверх, потому что за это давали бонусы. В итоге мы имеем кучу фигуристов, которые вообще не умеют делать классическую группировку. Это ведь тоже неправильно. Классика на то и классика, чтобы оставаться основой. Если хорошо умеешь выполнять прыжки с классического захода, становится проще осваивать всевозможные вариации. Спортсмен должен быть универсален, это важно.

— Вам всё-таки очень повезло с тренером.

— Я многому научился у Мишина, это точно. Помню, когда только приехал к нему из Волгограда, умел прыгать тулуп только из классической тройки. И был страшно раздосадован тем, что у меня не получается выполнить этот прыжок с иного захода. Вроде и элемент несложный, и делать его умею, а с непривычных заходов все ощущения теряются. Тот же вариант был, кстати, у Трусовой, когда мы начали с ней работать.

— Кто ставит программы вашим ребятам?

— В основном Дима Михайлов. Очень хороший, толковый и талантливый парень. Есть ещё один интересный постановщик — Лёня Свириденко. Он несколько сезонов проработал на сборах с Бенуа Ришо, многое взял от него. Веронике Жилиной ставил программы Сергей Комолов, с ней же работала Маша Ставицкая, которая каталась со мной в группе Алексея Николаевича ещё будучи маленьким ребёночком.

Я вообще добавил бы фигуристам время в произвольных программах, чтобы усилить хореографическую составляющую. Чтобы появились образы, чтобы программа лучше читалась, чтобы была возможность сделать паузу, дать спортсменам возможность чуть отдохнуть перед второй половиной. Мне не хватает этого, когда смотрю фигурное катание. Такое ощущение, что сейчас на хореографию вообще не обращают внимания. Есть минимальный образ — и хорошо. Все бегут, бегут, бегут… Крюки, выкрюки, петли, твиззлы, крюки, выкрюки…

— Вам в этом году исполняется 40. Оглядываясь на прожитые годы, что считаете самым большим достижением: четыре олимпийские медали или собственную школу?

— Самое большое достижение — мои дети. Мои три сына. Егор, Санёк, Арсюша. Сыновья Яны уже совсем большие, им 18 и 19 лет. Оба живут отдельно, но часто приезжают к нам. Учатся в МГИМО, умные, самостоятельные.

— В плане у вас с Яной, насколько знаю, ещё и дочка?

— И не одна, надеюсь.

— Спортсмены вашего уровня обычно закоренелые эгоисты, вы же словно стремитесь обогреть весь мир. Откуда эта потребность?

— Мне всегда хотелось иметь большую семью, вот честно. Из своей семьи я в 11 лет уехал в Питер, родителей долгое время не было рядом. Тяжело пришлось. Жрать нечего, постоянно один. На тренировках покатался — и всё, снова один, у старших своя компания. Может быть, я сейчас просто пытаюсь всё это компенсировать?

— Когда на вас свалилось первое большое благосостояние, голова не съехала, хотя бы временно?

— В какой-то степени было, конечно. Но начеку оказалась мама.

— Объясню, почему спросила: мы с вами почти час ходили по вашим владениям, и я нигде не увидела ни малейшего намёка на какую-то показную роскошь, желание поразить. В нашей стране это не слишком характерно для публичных людей. Гораздо чаще звёзды стремятся продемонстрировать, что не считают деньги. У вас же всё очень уютно и как-то очень по-домашнему.

— Знаете, мы с Яной могли купить любое жильё, причём шикарное, в той же Америке или в Дубае. Но, как партнёры по бизнесу, приняли решение вложить все средства в спорт, в нашу общую школу, пусть пока она приносит только убытки. Это же не просто зал, где свет включил, паркет постелил — и работай. Каток — это прежде всего необходимость постоянно держать определённую температуру. Не говоря уже о куче сопутствующих структур. Но мы рискнули и не жалеем.

— Плата за мечту?

— В какой-то степени да. С тех пор как я начал зарабатывать деньги фигурным катанием, у меня действительно появилась мечта когда-нибудь построить свой каток, на котором могли бы кататься мои дети. Чтобы они никуда не ездили, чтобы всё было рядышком с домом. Правда, я думал, что это будет в Питере. Вообще думал, что буду всю жизнь в Питере жить, но вот так получилось, что мы переехали. Осталось сделать тренерскую карьеру. Со временем.