«Ищут комфорт, которого я не обещаю»: Каминский — об обидах на спортсменов, уходе Истомина и «любимых» ошибках Крюкова

Тренерские карьеры в биатлоне — как стрельба подопечных: сегодня ты на коне, а завтра никто не вспомнит имя. Год назад из группы Юрия Каминского ушли два ключевых спортсмена — Карим Халили и Даниил Серохвостов — и наставник, казалось, был близок к тому, чтобы вообще оставить биатлон. А в этом сезоне столь же внезапно оказался во главе мужской сборной. На вопрос, насколько болезненной оказалась та, уже давняя история, Каминский лишь усмехнулся: «Я давно уже не в том возрасте, чтобы обижаться на спортсменов».

— В прошлом году вы сказали, что отстранение российских атлетов от международных соревнований — прекрасная возможность для экспериментов. Эти эксперименты хоть в какой-то степени удалось реализовать?

— Конечно. Мы вообще по-другому построили подготовку в этом сезоне. Провели горный сбор на Семинском перевале на месяц раньше, постарались наработать физический потенциал и уже в августе его реализовать. То есть подготовка к сезону получилась более интенсивной. Раньше этот потенциал мы реализовывали значительно позже — в соревнованиях.

— Кубок Содружества, который в первых числах сентября прошёл в Сочи, стал, получается, первым контрольным срезом?

— Всё, что было наработано летом, невозможно оценить одними соревнованиями. Как правило, первый старт — это всего лишь коррекция: что-то поправить, что-то изменить.

— Если говорить в целом, старт в Сочи расстроил или порадовал?

— Меня Сочи вообще часто расстраивает, честно говоря. Слишком непредсказуемая высота с позиций акклиматизации.

— Объясните простыми словами, для обывателя: вы привозите спортсменов в Сочи далеко не в первый раз. Одна и та же высота. Неужели нет способов как-то к ней приспособиться?

— Способ есть только один: провести в стадии акклиматизации не менее двух недель. Но даже это не гарантия. В 2014-м в Сочи, когда я ещё работал с лыжниками, мы подстраивались, подстраивались, высчитывали дни. Просто до Игр мы были на этой горе всего два раза. Два с половиной, если быть совсем точным. Один раз приехали с равнины, провели тестирование и уехали спустя несколько дней. Потом провели два более или менее полноценных сбора и, казалось, более или менее нащупали нужный алгоритм. Бежали на 13-й день, но, например, Никита Крюков именно в этот день оказался в «яме».

— Знаю, что тренеры старшего поколения предпочитали готовить своих спортсменов в Цахкадзоре и Бакуриани как раз потому, что изучили те высоты досконально и всегда знали, каким будет «выхлоп».

— Абсолютно верно. В те времена работала экспериментальная группа лыжников под руководством Владивлена Маджуги, и уже тогда, как мне казалось, всё, что касается горной подготовки, было отработано досконально. Считалось, что начиная с 12-го дня нахождения в среднегорье никаких серьёзных проблем спортсмен уже не должен испытывать. Видимо, в Сочи сказывается близость моря, часто меняются параметры, которые влияют на уровень адаптации организма. Таких параметров на самом деле всего три: температура, влажность и парциальное давление. Ну и, конечно, подбор нагрузок под столь сложную высоту должен проводиться более тщательно.

— Вы говорили, что Антон Бабиков совершенно потрясающий стрелок, но реализовать свой потенциал на соревнованиях ему мешает психология. После первой спринтерской гонки в Кубке Содружества я бы сказала, что проблемы с психологией наблюдаются скорее у Эдуарда Латыпова.

— У Латыпова сказался недостаток навыка. Эдик не был на последнем сборе с командой: у него в эти сроки должна была рожать жена и он находился дома. В Самаре нет стрельбища, соответственно, стрелять приходилось только в тире. А это разные вещи. Иначе говоря, стрелковая готовность у Латыпова сегодня находится на уровне мая-июня. Можно было, как говорится, на классе проскочить, но не получилось.

— Год назад, когда спортсмены, на которых вы, в общем-то, рассчитывали, начали уходить в другие группы, у вас не было ощущения, что люди, которые вроде бы должны вас поддержать, просто отошли в сторону?

— Здесь я вижу другую проблему, которую назвал бы проблемой всего нашего биатлона. Заключается она в... ну, скажем так, в поисках методики, что ли. Причём методику ищут не тренеры, которые должны её искать, а сами спортсмены. Они же начинают решать, подходит им то, что предлагает тренер, или нет. С позиции того, что касалось методик функциональной подготовки в нашей группе, проблем как раз не было, нарекания со стороны тех, кто ушёл, касались стрелковой работы. Будет ли сейчас лучше — не знаю. По первым стартам трудно делать какие-то далекоидущие выводы.

Что касается моих личных чувств по этому поводу, я уже не в том возрасте, чтобы обижаться на спортсменов. С одной стороны, их можно понять. С другой — я довольно отчётливо оцениваю свои возможности: что могу дать спортсменам, а что не могу.

— Поэтому, как мне кажется, и должно быть обидно.

— Ну да, было. Особенно это касалось Серохвостова. Мне очень хотелось сделать из этого парня спортсмена, который на равных конкурировал бы с Йоханнесом Бё. Но ведь и у Карима Халили в олимпийском сезоне произошёл достаточно неплохой прирост скорости. Я привык ориентироваться на цифры-факты, а они говорили о том, что и Серохвостов, и Халили за время работы в нашей группе в стрелковой части тоже прибавили. Например, Карим после ноябрьско-декабрьского периода Кубка мира, а это девять личных гонок (!), по стрелковым показателям находился на очень высоком для него пятом месте. Здесь скорее важен другой вопрос: чего хотят спортсмены. К сожалению, часто они ищут комфорт, которого я не обещаю в группе. Я не знаю, как, работая в комфортном состоянии, достигать высоких результатов.

— А уход Истомина в самостоятельное плавание? Мне казалось, у вас было полное взаимопонимание, которое гарантировало Артёму достаточно быстрый профессиональный тренерский рост.

— К сожалению, то, о чём вы говорите, на самом деле понимают далеко не все. Руководство посчитало, что Артём готов к тому, чтобы самостоятельно работать на позиции старшего тренера. Я считал, что Истомину нужно ещё хотя бы два года работы. Понятно, что сборная команда — это не институт, не кафедра, не какие-то практические занятия, где объясняются все приёмы работы, в том числе педагогические. Хотя в приоритете у меня это есть. Очень важно, считаю, чтобы и специалисты, и спортсмены досконально понимали свои действия. Что касается Истомина, наверное, я на него повлиял в методическом плане. Возможно, ему было интересно совместить этот опыт с какими-то своими взглядами, которые, по его мнению, способны дополнить существующую систему.

— Как любил говорить мой папа, лучшее — враг хорошего.

— Я тоже очень люблю эту фразу. На самом-то деле тренерская работа — это непрерывный эксперимент. Но опять же умение правильно его оценить тоже с годами приходит. С позиции понимания тренировочного процесса отрицательный результат иногда даёт тренерам больше, чем положительный.

— Вам интересно наблюдать за так называемым союзом трёх биатлонистов — Бабиковым, Александром Логиновым и Александром Поварницыным, ушедшими на самостоятельную подготовку? Мне кажется, это очень неплохой опыт в плане перспективы собственной тренерской работы.

— Тоже так же подумал, кстати говоря. Если они захотят работать наставниками.

— А в чём заключаются подводные камни в плане собственных выступлений, на ваш взгляд?

— Я, вообще-то, всегда говорю, что любой средний тренер сработает лучше, чем хороший спортсмен.

— Почему?

— Некоторые вещи часто видятся со стороны совершенно по-другому. Мы, тренеры, много со спортсменами общаемся на предмет того, чтобы понять внутреннее состояние человека, его ощущения. Для меня, например, это очень важно, потому что отражает то, что я не вижу глазами. Чем хорош тот же Латыпов: он умеет достаточно точно донести до тренера свои ощущения. Когда есть взаимодействие «тренер — спортсмен», это позволяет более точно провести экспресс-анализ, вникнуть в тонкости. Например, понять, как работают мышечные группы, сопряжение их между собой. Скорректировав какие-то вещи, мы можем выиграть время.

Спортсмены, работая самостоятельно, анализируют собственную работу, возможно, даже больше. Но шансы на то, чтобы принять квалифицированное решение, всё-таки более высоки у тренера. Хотя бы в силу большего опыта и знаний. Да, ребятам помогает Дмитрий Шукалович, но я и сам в своё время успел поработать «по переписке», знаю, что это такое, и неплохо понимаю нюансы. Тот же Латыпов мне сказал, что одному тренироваться тяжело. Он пробовал — весь август провёл на самостоятельной подготовке.

С другой стороны, тот же Маджуга любил повторять: «Тренера не должно быть много». К сожалению, думаю, что уходы на самоподготовку тоже связаны с поиском внутреннего комфорта. А поиски результата остаются на втором плане.

— Наверное, с возрастом желание комфорта выходит на первый план?

— Действительно, спортсмены устают. Психологи же не просто так называют это состояние выгоранием. К тому же, когда меняются тренеры, под каждого приходится подстраиваться, с каждым находить какой-то контакт. Мы на эту тему с Крюковым разговаривали в последние годы нашего сотрудничества. Для меня уже было очевидно, что после Олимпиады в Пхёнчхане я заканчиваю работать в сборной команде, поскольку грядёт упразднение спринтерской группы. И я предложил Никите: мол, если хочешь, поменяй тренера.

— Как поменяли в своё время Алексей Петухов, Антон Гафаров и Александр Панжинский?

— Ну да. Потом почти все они вернулись, кстати. Никита же на моё предложение отреагировал очень здраво. Спросил: какой смысл? Ну да, можно найти нового специалиста, под которого придётся подстраиваться, перестраивать привычную работу, какие-то собственные взгляды. Но всё это вряд ли даст желаемый эффект. Видимо, он уже тогда понимал что-то, что не понимали другие.

— Вы наверняка много разговаривали с Никитой, пока он два года работал в Китае, о специфике китайского спорта, отношении китайских руководителей к процессу...

— После Олимпиады в Пекине у меня, кстати, было предложение от китайцев к ним приехать.

— Почему не сложилось?

— Не договорились. Сначала всё затянулось, а когда мы уже почти полностью прошли предсезонную подготовку, бросать работу в России я уже сам не захотел. К тому же в Китае отношение руководства к тренеру довольно одиозное.

— Как это проявлялось?

— Там политический руководитель может решать всё. Как и где готовиться, когда провести контрольную тренировку. У Никиты в спринте был спортсмен, который на Олимпиаде, если бы его не дисквалифицировали, был бы в финале. А там, как понимаете, что угодно могло произойти. Мы все тогда очень впечатлились — Цзян Ван реально в тот сезон в элиту вошёл. Вторым на Кубке мира был, неоднократно в финалы пробивался. Такому бы дать побегать, а вместо этого его сняли со всех стартов, не дожидаясь окончания сезона.

— Вы всерьёз полагаете, что Цзян Ван был способен бороться за олимпийскую медаль?

— Если бы вышел в полуфинал — вполне. Заняв там третье-четвертое место, он проходил бы дальше и в финале вполне мог бы бороться за бронзу. По скорости этот парень хорош. Ему не хватает опыта, тактики.

— Какая тактика может быть в современном спринте? Вышел — беги.

— Не скажите. Тот же Сергей Устюгов только сейчас начал понимать, что такое тактика в спринте. Именно поэтому он обыгрывает Большунова.

— Какие ошибки, на ваш взгляд, наиболее критичны?

— Ну давайте вспомним того же Крюкова. Его лучшее физическое состояние за всю карьеру было не в 2010-м в Ванкувере, где Никита выиграл свою первую золотую олимпийскую медаль, не в 2013-м, когда он дважды становился первым на чемпионате мира в Валь-ди-Фьемме, и даже не в 2014-м в Сочи, когда только падение соперника под ноги помешало получить ещё одну золотую медаль. А в 2015 году. Почти по всем тестовым параметрам у Крюкова отмечались в тот сезон рекордные показатели, а результатом стало четвёртое место на чемпионате мира в Фалуне на индивидуальной дистанции. Одна ошибка лишила Крюкова возможности бороться за победу, а вторая — бронзовой медали.

— В чём эти ошибки заключались?

— Когда я провожу семинары по спринту, всегда этот старт вспоминаю. Накануне финального забега мы с Никитой договорились, что я, как обычно, займу на трассе ключевую точку и в ходе гонки буду подсказывать, в какую лыжню лучше встать. Соответственно, перед одним из поворотов Крюков, исходя из нашей тактики, становится в крайнюю правую лыжню и по ней идёт в подъём. С позиции тактики это было наиболее оптимальным решением. Но потом Никита зачем-то перескочил в спину рядом идущего спортсмена. И тем самым выпустил вперёд Петера Нортуга, идущего за ним. Разумеется, Нортуг тут же сделал ускорение, на следующем подъёме оторвался ещё сильнее — и вопрос по золотой медали был решён. А Никите пришлось выбираться с последнего места.

На финишную прямую Никита выехал пятым, с отрывом от четвёртого, догнал, обошёл его, догнал третьего. Но встал в лыжню за канадцем Харви, который шёл вторым, а надо было перестроиться в соседнюю. Ну а далее не получилось полноценно сделать финишную разножку: Никита упёрся своей лыжей в ботинок впереди идущего канадца и в итоге остался без медали.

Есть пример другого порядка, когда Крюков выиграл в Стокгольме королевский спринт в 2016-м. Там он долго шёл последним, но, как только возникла дырка, тут же в неё сунулся — пятый. Перед финишной прямой снова возникла аналогичная ситуация. Сунулся — четвёртый. Изначально отрыв был огромный — по понятиям спринта. Но именно на том снежном покрове технически Крюков остался единственным, кто сумел выстроить гонку идеально. В итоге по ходу гонки он и силы сэкономил, а на финише, как мимо пустого сарая, мимо соперников проехал.

— Если вести речь о биатлоне, какая из гонок, с вашей тренерской точки зрения, даёт больше информации к размышлению: спринт, пасьют или масс-старт?

— Конечно, спринт.

— Почему?

— Каждая гонка даёт, безусловно, какую-то свою информацию, но в спринте есть всё, чего нет в масс-старте или в пасьюте. С позиции тактических решений в пасьюте, и особенно в масс-старте, возможностей больше. Раздельная гонка — это абсолютная скорость. Тактика прохождения дистанции тоже по-своему интересна. Потому что в гонках с общим стартом нам часто диктуют условия те ситуации, которые возникают по ходу. Соответственно, приходится делать на это определённую поправку. В спринте ты можешь сам выстроить свою индивидуальную тактику, применить её, проанализировать постфактум, насколько она сработала или не сработала. Неслучайно мы оцениваем уровень спортсмена по спринту.

— Вас хоть сколько-то интересовала работа Уле-Эйнара Бьорндалена, когда он, как и Крюков, готовил к Играм-2022 китайских атлетов?

— Мне его работа вообще всегда была интересна. Потому что он — профессор в биатлоне. В возрасте за 40, то есть будучи глубоким стариком по меркам спорта, завоевать личную золотую олимпийскую медаль — это вызывает огромное уважение. У таких людей другой способ мышления. Мы, кстати, пересекались с Уле-Эйнаром в Китае, жили в одной гостинице. Но я, к сожалению, не знаю язык настолько хорошо, чтобы свободно вести беседу. Какие-то вопросы мы с Максом Максимовым задавали через Дашу Домрачеву, но это неполная информация, конечно.

Думаю, что в тренерской работе Бьорндалену не хватило педагогического опыта и знаний китайской специфики. Вообще, убеждён, что любой советский тренер средней руки способен сработать в Китае лучше, чем самый титулованный иностранец.

— Хотите сказать, что наши специалисты лучше понимают, что такое авторитарная система?

— Не только. Менталитет в целом понятен более или менее. Механизмы принятия решений.

— В своё время мне рассказывали душераздирающую историю про китайскую танцевальную пару, с которой в Америке работала Наталья Ильинична Дубова. Отработала год, спортсмены скатались, вышли на максимально возможный уровень. А после отпуска в паре был уже другой партнёр. Потому что высокие китайские руководители посчитали такое сочетание более перспективным.

— Ну так я не досказал, когда мы заговорили о Крюкове. Перед Олимпиадой, например, у него в команде была ситуация, когда на сбор приехал какой-то начальник, чтобы присутствовать на контрольной тренировке. Это бег в гору, примерно 3 км. И никого не волнует, какие перед этим были нагрузки, нужно ли тому или иному спортсмену подобную работу делать или вообще надо отдохнуть в этот день, потому что накануне была развивающая тренировка. Бегут все без исключения. У Цзян Вана перед Играми случилась травма ахилла, и он единственный смог тогда, как говорится, откосить от контрольного старта. Зато перед самыми Играми, где планировалось его участие в церемонии открытия, заключительные две недели он вынужден был тренироваться в Пекине, куда всех участников церемонии поместили на карантин. Понятно, что тренировочный процесс посыпался. Не случись этого, возможно, китайцу хватило бы готовности на то, чтобы пройти спринт без нарушения правил. Нарушение-то было, конечно. Хотя уверен, что любого норвежца за подобный косяк не дисквалифицировали бы.

Это я и называю варварством — когда любой начальник может поломать судьбу атлета. У нас, к счастью, этого нет. Этим мы отличаемся. А в остальном — та же самая централизованная подготовка. Хотя, на мой взгляд, роль тренера в достижении результата в Китае не так велика, как в России. Если тренеру удаётся создать спортсменам должную мотивацию, лучше нашей системы подготовки, наверное, не существует.

— Какую мотивацию вы сейчас создаёте тому же Латыпову?

— 2026 год. Олимпийские игры в Милане.

— А сами, положа руку на сердце, верите в реальность выступления российских атлетов на этих Играх?

— Сейчас ведь ведутся разговоры, что куда-то нас потихонечку начинают допускать. Понятно, что никто не предскажет, как будет развиваться ситуация дальше. Но в любом случае должна быть цель. А надежда... Она умирает последней.