«Взвешу все за и против»: Гуменник — о пяти квадах в произвольной, умении безболезненно падать и дуэли Онегина с Ленским

После того как Пётр Гуменник остался шестым на этапе Гран-при России в Санкт-Петербурге, я не слишком рассчитывала на интервью, несмотря на предварительную договорённость. Три падения в двух программах — слишком обескураживающий итог, чтобы быть в настроении общаться с кем бы то ни было, тем более что даже сам фигурист тогда ещё не знал, что катался с треснувшим лезвием и, возможно, как раз это стало одной из причин неудачного выступления. Но спустя некоторое время на экране смартфона высветилось: «Я готов».

— Боялась, честно говоря, вам писать, но посмотрела ваше коротенькое видеоинтервью сразу после проката и поняла, что вы не выглядите в нём совсем уж расстроенным. Получается, сделать пять четверных прыжков в произвольной программе для вас было настолько важно и интересно, что этого ощущения не смазали даже падения?

— Конечно, без падений было бы лучше. Но после неудачи в короткой программе я сам себе в голове сменил настройку как раз с тем, чтобы не быть подавленным. Если ориентируешься в первую очередь на занятое место, а оно — седьмое, то это не очень приятно. Вот я и решил сконцентрироваться на выполнении сложного контента.

— На пяти квадах?

— Скорее на том, чтобы исполнить лутц и флип, а потом уже смотреть, что и как делать дальше. Это сильно меня воодушевляло, и я понимал, что такой настрой способен привести к лучшему результату. Не скажу, что поставленная задача была полностью выполнена, но первые шаги в этом направлении сделаны неплохо. Я впервые соединил лутц и флип в одной программе, впервые выкрутил пять четверных, а главное, почувствовал в себе силы в скором времени катать программу с таким контентом чисто.

— Я правильно понимаю, что на чемпионате России в Омске вы намерены замахнуться именно на такой набор прыжков?

— Да.

— Многие, знаю, предпочитают не идти на максимальный риск на главном старте сезона.

— Возможно, в моём случае это будет оправданно. Готовиться по-любому нужно к тому, чтобы делать пять четверных. Если вдруг что-то пойдёт не так, всегда можно оставить четыре.

— В одном из комментариев после вашего неудачного выступления в короткой программе болельщики недоумевали: мол, зачем Гуменник продолжает «убиваться» о четверной риттбергер, а не заменит его на тот же сальхов.

— Я бы скорее лутц тренировал, чтобы вместо риттбергера поставить. А перед чемпионатом России взвесил бы все за и против. Попытался бы понять, насколько легче может пойти тот же сальхов, и сравнил бы возможную разницу в баллах и разницу в уверенности исполнения прыжка. Короткая программа, мне кажется, сложна как раз тем, что любая ошибка в ней приводит к более катастрофичным последствиям по сравнению с произвольной. Поэтому все и стараются катать более стабильные варианты.

— В произвольной программе в Питере вы так страшно рухнули со второго прыжка, улетев под борт, что я даже вспомнила о том, что фигуристов в обязательном порядке учат падать в детстве.

— Так если не научишься, то и не доживёшь до серьёзных результатов. Не помню, заставляли меня специально или нет, но в памяти очень хорошо отложился период с десяти до 15 лет, когда пытался освоить аксель. Все тренировки я проводил, препарируя этот прыжок, падал с него по 20 раз за занятие и хорошо научился группироваться и избегать травм. Это я умею.

— Хотите сказать, что падение, о котором мы говорим, лишь со стороны выглядело страшным?

— Да. Я его даже не почувствовал.

— Накануне этапа Гран-при в Питере я разговаривала с тренером вашей школы Николаем Морошкиным о том, что чем лучше человек скользит, тем более он устойчив в сложных элементах. Возможно, глупый вопрос, но не бывает ощущения, что для реализации каких-то технических задумок вам не хватает скольжения, манёвренности конька?

— Вопрос хороший на самом деле. В каждой программе обязательно есть беговые шаги, перебежки. Если их делать мастерски, по всем правилам, то почти не приходится затрачивать усилий на то, чтобы набрать ход.

Если же забросить скольжение и тренировать только прыжки, перебежки сразу начинают требовать слишком много усилий. А это может привести к тому, что на вторую половину программы просто не хватит сил.

— Получается, что работа над коньком — это те же самые гаммы у пианиста?  Неделю не поиграл — и навык теряется?

— Ну да, как бывает со всеми сложнокоординационными вещами в спорте. И прыгать надо постоянно, и вращаться. То же самое со скольжением. После отдыха на первую тренировку выходишь и сразу чувствуешь, что скользить стало сложно.

— Увидев вас впервые в костюме «Дюны», я подумала, что за лето вы стали несколько массивнее, нежели в прошлом сезоне. Хотя произвольная программа такого ощущения не оставляет.

— Это всего лишь поролоновые вставки.

— В чём была идея?

— Лучше, конечно же, у швеи спросить, но, мне кажется, она хотела таким образом придать телу определённую форму.

— Нет такого ощущения, что в этом костюме вы становитесь слишком объёмным и это начинает мешать кататься?

— Вставки совсем лёгкие, поэтому объём не создаёт дискомфорта. Единственное неудобство, на которое я обратил внимание, обнаружилось как раз в «Юбилейном»: на арене бывает жарко, и поролон под конец программы весь наполняется потом.

— Обе ваши постановки понравились мне ещё на сентябрьских прокатах, но сложилось впечатление, что чрезмерное уклонение в драматургию, особенно в произвольной программе, начинает мешать вам прыгать. Или вы просто пытаетесь таким образом вытащить из фигурного катания какой-то дополнительный интерес?

— Перед фигуристом всегда так или иначе стоит выбор, на что больше сделать акцент — на первую оценку или на вторую. И очень сложно бывает это совместить. Я изначально понимал, что программа поставлена очень хорошо, позволяет рассчитывать на неплохие баллы за компоненты. На последнем старте, кстати, всё не так плохо со второй оценкой получилось. Правда, первая чуть-чуть подвела…

— Не припомню, чтобы раньше вам так сильно резали технику из-за недокрутов…

— Видимо, это следствие того, что в программе появилось большое количество сложных прыжков. В прошлом сезоне я в основном делал риттбергер и два сальхова, и это было довольно легко физически: ко второму сальхову я ещё не успевал особо устать, а более сложный риттбергер шёл вторым элементом. Сейчас же риттбергер стоит в произвольной программе третьим, до этого мне нужно сделать лутц и флип, а сальхов становится уже четвёртым прыжком. Сделать при таком контенте второй сальхов во второй половине — это, конечно, намного тяжелее.

— То есть докруты — это вопрос времени и тренировок?

— Да. Надо просто целенаправленно над этим работать, добиваться, чтобы пришла лёгкость. В межсезонье я вообще об этом не задумывался, если честно. Сейчас, получается, придётся потренировать прыжки побольше, чтобы приземляться нарочито ровно, с запасом. Чтобы к докрученности вообще не возникало вопросов.

— Спортсмены обычно идут на усложнение программ в двух случаях: когда сами чувствуют некий азарт, желание попробовать что-то совершенно для себя новое или же когда к этому вынуждают соперники.

— У меня в этом плане получилось два в одном. Я и сам хочу делать много различных четверных прыжков, и соперники активно занимаются тем же самым.

— Не бывает внутреннего раздражения, когда что-то учишь, стараешься, начинаешь понимать, что стал сильнее, а потом приезжаешь на соревнования и видишь, что кто-то другой уже вышел на более высокий виток сложности?

— Ну да, иногда бывает немного обидно.

Порой задумываюсь: если бы несколько лет назад прыгал так, как прыгаю сейчас, этого бы с запасом хватало, чтобы у всех выигрывать. Сейчас уже много кто делает лутц, флип, вставляет в произвольную по четыре-пять четверных. С другой стороны, как раз это служит для меня дополнительной мотивацией.

— Знаю, что вас довольно долго беспокоила травма голеностопа.

— У меня давно возникла эта проблема, тянется с 2016-го. Первый раз нога заболела перед европейским юношеским олимпийским фестивалем. Летом я тогда много тренировался, много прыгал, в том числе на полу. И эта большая нагрузка на стопу обострилась травмой мелких связок сустава. Сейчас я постоянно делаю очень много специальных упражнений, благодаря этому проблему удалось снять.

— Сочетать тренировки и учёбу в математическом вузе вы уже приспособились?

— Это становится сложнее по мере того, как растёт нагрузка в институте, но я становлюсь более подготовленным и уже нахожу какие-то способы с этим справляться. Каждый год мне, правда, кажется, что нахожусь на пределе своих возможностей, но мне, в принципе, это даже нравится.

— Когда Евгений Семененко начинает говорить в интервью о медицине, в его голосе появляется гораздо больше азарта, чем когда он рассказывает о тренировках и выступлениях. У вас с математикой та же история?

— Нет. Фигурное катание пока однозначно в приоритете.

— Какая из программ этого сезона вам интереснее в актёрском плане?

— Сложно сравнивать. Мне нравится короткая за то, что она необычная, в ней много оригинальных движений. Она хорошо у меня получается, на одном дыхании. Образ Евгения Онегина в произвольной программе более классический. Зато внутри самой программы есть минимум три совершенно разных настроения.

— Знаю, как сильно школьная программа способна отбить желание читать классику.

— Я в школе учился не как все дети, не проходил абсолютно всю программу. Главным условием было в каждой четверти получить три оценки по каждому предмету. Но я не могу сказать, что моё образование ограничивается тремя оценками в четверти, по крайней мере, не хочется так думать. Родители старались восполнить пробелы школы сами. Например, мы дома очень много читали.

У нас в семье есть традиция читать вслух, причём иногда мы стараемся выбрать даже соответствующее место для чтения. Например, роман «Герой нашего времени» мы слушали в аудиоформате во время автомобильного путешествия по Кавказу, что создало удивительную атмосферу. «Евгения Онегина» читали в Санкт-Петербурге, и я тоже получил большое удовольствие. Такой тип произведений мне вообще нравится — очень легко читается.

— Обязательно ли для вас быть хорошо знакомым с первоисточником, когда ставишь сюжетную программу? Или достаточно, чтобы хореограф был в теме и мог объяснить, чего именно он хочет добиться?

— Ну вот, например, «Дюну» я и читал, и смотрел, хотя всю серию не осилил. Наверное, можно поставить хорошую программу, даже если совершенно незнаком с темой. Но если погрузился в сюжет и образ, становится гораздо легче понять замысел постановщика.

— В программе «Евгений Онегин» есть какие-то постановочные моменты, которые особенно вам нравятся?

— Пожалуй, да. Даже две контрольные точки такие есть. Первая — когда в середине программы я читаю письмо. Эта пауза даёт возможность чуть отдохнуть и настроиться на вторую половину проката. Второй момент — дуэль с Ленским. Это самые яркие сюжетные вещи, которые очень хорошо читаются, да и по структуре программы выглядят знаковыми. На дуэли с Ленским я, получается, отпрыгал все четверные, остаётся только тройной аксель и тройной лутц.

— До этого вам доводилось работать с Ильёй Авербухом?

— Нет, мы ставили программу впервые.

— Чем Авербух отличается от других специалистов подобного профиля?

— Я бы, наверное, сказал, что Илья — наиболее классический постановщик из всех, кого я знаю. У него нет каких-то экстравагантных подходов к процессу. Он очень чётко объясняет всё по сюжету. Даже когда предлагает какие-то небольшие движения, которые, как мне кажется, зрители вообще никогда не прочитают, о каждом из этих движений подробно рассказывает, что оно значит и как должно быть исполнено.

— Наверное, невероятно сложно акцентировать внимание на художественных штрихах, когда должен прыгнуть в программе пять четверных?

— Это всё должно доводиться до автоматизма ещё на уровне вкатывания. Чтобы на соревнованиях вообще не отвлекаться и не задумываться. Я привык отрабатывать все хореографические мелочи одновременно с четверными прыжками. Это, на мой взгляд, наиболее эффективный способ. Некоторые моменты приходится репетировать перед зеркалом. Хорошо, когда есть возможность время от времени встречаться со специалистом, который ставил программу, но это не всегда получается. Например, ту же «Дюну» мне ставил Даниил Глейхенгауз, с которым в силу его занятости у меня нет возможности часто встречаться: поставили программу, потом я ещё один раз съездил в Москву — и всё.

— В чём вы возите на соревнования цилиндр, который надеваете в зоне kiss and cry в ожидании оценок?

— Мне каждый раз болельщики дарят новый, привозят прямо к выступлению. В нём и лечу обратно домой.